Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Когда Олег начинал «проговариваться», мой рот замыкался наглухо. Друг выкладывал передуманное, выстраданное, а меня заставал врасплох. И я едва успевал следить за скачками его мыслей.

— А ты мне что ляпал? — неожиданно оказал он. — Зачем, мол, эта комсомольская работа?.. Да затем прежде всего, чтобы не боялись или не ленились с хорошим против плохого встать, чтобы знали, что их поддержат! А в юности это ох как надо! И может быть, для всей жизни, чтобы не прокоротать весь свой век с этой паршивенькой философийкой…

Олег пропустил в молчании с десяток шагов, потом снова заговорил:

— Хаперский кто? Технарь, технократ. Но он прав: первое дело на заводе сейчас перестраивать на передовой лад производство. Но как это делать? Вот в чем вопрос! Чтоб не по приказу только дело шло, а и без приказов — от каждого, от души. Чтоб люди на этом духом крепли и богатели, жили поинтересней, поколлективней… «Выстрел был, создадим канонаду» — твой редактор про свое оказал. А я — про свое. Сегодняшний выстрел мы во всех цехах повторим, чтобы везде разбудить молодежь. Пока я лишь горстку нашел на заводе таких, кто готов быть, а не казаться, — из фронтовиков, из молодых специалистов, из тех, кто в нашей школе учился. Теперь задача посложнее. Как и в этом цехе, всех молодых рабочих надо обследовать, чем каждый дышит, как живет и трудится, кому чем помочь… А их ведь несколько тысяч, тут горсткой гвардейцев не обойтись, нужна целая гвардия… И она будет! Верю! Для того, друг Васька, и поход затеваем на Утюжок. Посмотрим, кто явится, как себя поведет, на кого и в других делах положиться можно. А потом, потом… Все! Молчим! Утро вечера мудренее!..

Олег повеселел. Оказалось, что и он может ходить так, как когда-то Зойка хаживала: подпрыгивать на ходу, крутиться во все стороны, выписывать зигзаги. Мы мигом долетели до нашей улицы с утонувшими в кромешной тьме домами. Пролеткинская терраса тускло светилась за старой вишней, а в палисаднике негромко разговаривали. Олег потянул меня с дороги к забору.

— Одна — Зойка! — шепнул. — А вторая кто? О чем это по ночам девчонки секретничают? Никогда не слыхал. Подкрадемся, а? Тряхнем стариной?

Подкрадываться в детстве мы умели мастерски. Обучились, играя в «красные» — «белые» и прочесывая чужие сады, хотя в своих росло то же самое. Дом Пролеткиных мы сначала, крадучись, обошли стороной, а потом с тыла по влажной мураве подползли к палисаднику и залегли как раз позади скамейки. Олег, укрощая дыхание, сжал мою руку.

— Да, ты отчаянная, Светка, — послышался Зойкин голос. — Может, потому, что без никого война тебя оставила. Я бы так не смогла — в одиночку по белому свету скитаться. К людям трудно привыкаю. Мне бы давно уехать к одному человеку или хотя бы его повидать, а я никак не могу от мамы оторваться, Олега бросить, свою поликлинику.

— И что меня по свету носит… сама не пойму, — помолчав, отозвалась Зыбина. — Ну ладно, пора мне… Ох и отосплюсь я сегодня у мамы Клары за все последние дни! А ты Олегу передай, что Володе лучше, что он ждет его, а про мой приход не проговорись, еще подумает, что в друзья набиваюсь. А Надю жалко. Такие письма ей Олег писал. Но он не виноват, что так вышло. И Надя не виновата. Мама Клара считает, что разные они, не пара… А ты как думаешь?

Олег давно уже подобрал под себя колени. Я думал, приготовился удирать, и тоже последовал его примеру. Но Олег вдруг молниеносно взметнулся, и тут же из-за ограды донесся его торжествующий вопль:

— Ага, попались! Будете знать, как чужие косточки перемывать!

Светлана вскрикнула, пометалась перед Олегом из стороны в сторону, потом с силой оттолкнула его и, хлопнув калиткой, помчалась в глухой конец улицы.

— Светка! Стой! Ты не в ту сторону! — запоздало встревожилась Зойка. — Там река!

Олег бросился за девушкой. Ее белая кофточка, мелькнув вдалеке, уже скрылась под горой. Когда мы с Зойкой подбежали к обрыву, по тропинке к реке катились сбитые их ногами камешки. Снизу долетел виноватый голос Олега:

— Не ушиблась, Света? Прости. Пошутил, не подумал. Хочешь, на колени встану? Ну? Я даже рад, что ты эти письма прочла.

— Ой!

Зашуршала галька. Смутно виделись силуэт Олега и белая кофточка сибирячки.

— Осторожно! Ногу подвернешь! Давай-ка провожу тебя.

Зойка вгляделась в заречную даль с редкими пока огоньками заводской стройки.

— Брр… Прохладненько. Ну, налетчик, пошли домой, они сами разберутся… Светка себя в обиду не даст. Кто из вас додумался подслушивать?

— Олег, конечно.

Она искоса взглянула на меня, словно пожалела, что это не я их напугал. И тут меня прорвало. Весь день я молчал, теперь вдруг потянуло выговориться.

— А мы в Надином цехе переворот сегодня учинили, — почти бездумно выпалил я, чтобы задержать подле себя Зойку.

— Да ну! — Она сразу потащила меня в палисадник.

— Завтра в газете прочтешь…

И я начал рассказывать. Говорил об Олеге, о цехе, о собрании. И о том, что так не хочется возвращаться домой, а завтра идти в редакцию, где все сложно и суетно. Уйти бы, как Горький, бродить по белому свету. И не от лени бродить меня тянет или чтоб бежать от людей. И не от страха перед жизнью. Я теперь ничего не боюсь. И сумел бы, пожалуй, как Олег, сразиться с целым собранием. Если бы видел смысл… Я много чего могу: сил нерастраченных вагон… Но не хочу их тратить только ради себя, ради своей карьеры. Или ради людей вообще, как Зойка однажды подумала. Хотя, конечно, добросовестно выполню свой гражданский долг. Но сверх того, до предела сил я бы, наверно, раскрылся только ради одного-единственного человека, который — увы! — меня в людской толпе не разглядит, а сам искать не могу, да и не умею. Стеснителен, что ли? Закрепощен — сам собою?..

Я витийствовал долго, а Зойка, округлив глаза, не мигая, заглядывала мне в лицо. Потом вдруг встала и пошла в дом, оставив мне на прощание горькие слова:

— Эх ты, мне бы твои заботы!.. А я вот встретила одного человека, а между нами до сих пор такое стоит…

По-моему, она ушла плакать. А я побрел к себе, ворочался без сна на соломенном матраце и все слышал эти слова.

Олег возвратился за полночь. Я увидел, как ярко вспыхнул свет на их террасе. Натянув брюки, босиком, я пошел на огонь. Постояв у калитки, услышал скрип стула, шелест страниц, даже как бьются о голую лампочку ночные мотыльки. И тут свет ударил мне в лицо: в дверях вырос Олег — в сатиновых штанах и в майке, босой, как и я, с всклокоченной, как после сна, головой. Прищурясь, он оглядел меня, потом нахмурился и будто нехотя разлепил пухлые губы.

— Что случилось, лунатик?.. — Он выпялился на меня во все глаза и вдруг прошипел: — К черту! Понял? К черту! Развелось вас — трагиков! Зойка ревет, ты по ночам шляешься.