Сергей Гуськов - Пути и перепутья
- Название:Пути и перепутья
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Молодая гвардия
- Год:1986
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Сергей Гуськов - Пути и перепутья краткое содержание
Пути и перепутья - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Так думаю я сейчас. А в детстве от ее рассказов у меня будто двоилось в глазах, и не раз то во сне, то наяву я видел красивую девушку, плывущую ко мне в лодке или идущую навстречу с серпом, которая вдруг превращалась в тетю Веру — похожую на ту, какой предстала она передо мной с тяпкой на своем огороде.
Ее тонкие волосы изрядно припорошила седина, в глазницах потемнела и съежилась кожица, к маленькому рту с обесцвеченными губами спускались две глубокие морщинки. Отстранившись от меня, тетя Вера вдруг сделалась вялой, медлительной. Сняла паутину с яблони.
— Червей полно… И вот невидаль! На ниточках… Парашютисты…
Сухим комком земли замахнулась на курицу, норовящую сквозь щель между жердочек пролезть в крохотный огород.
— Нахалки… Лучку я там грядку посеяла, редисочки…
Взглянула на брошенную тяпку:
— Картошку окучиваю… Глазками сажали, а взошла. Зойка утром подмогнула чуток и умчалась на завод…
Тетя Вера устало привалилась к стене дощатого сарайчика, прикрыла глаза, но тут же спохватилась:
— Чего ж мы стоим? Пойдем в дом.
Голыми, привычными к огню руками сняла кастрюльку с керосинки, передником обмахнула табуретку.
— Садись…
Сама присела к другому краю стола, взглянув за окно, посетовала:
— Ничего в саду не уродится… Болеет сад — беспризорником в войну оставался. У яблонь ветки переломаны, одну помоями залили — сохнет. Без нас тут проходной двор был: кто только не жил. — Обвела взглядом потолок. — И дом рушится. Жучок какой-то завелся, все в труху мелет. — И вдруг, опустив руки, призналась: — Устала я, Вася! Пока по Сибири моталась — ничего, тянула, как все. А вернулась домой — раскисла. Ноги болят, поясницу ломит. Опять завхозом в пионерлагерь зовут, а я отказалась — не могу. Сил моих больше нет!
Она опустила голову и, помолчав, исподлобья взглянула на меня:
— Дома-то у тебя как?
Я пожал плечами, не знал, что и ответить: про дом я уже начисто забыл.
— Мать есть мать, — задумчиво сказала тетя Вера. — От нее, как от себя, не сбежать… Обрадовалась хотя бы?
Я снова пожал плечами. Она подождала ответа. Потом пристально заглянула мне в глаза:
— Домой, вижу не торопишься? А, Вась?.. Ладно! — Прихлопнув по столу ладошкой, она будто враз помолодела, легко поднялась с табуретки. — Ладно, Вася! Может, так и надо! Мы сейчас что-нибудь скомбинируем… Мы такое придумаем, что… Я кое-куда сбегаю, а ты меня жди… Только обязательно!
— Куда вы, тетя Вера, зачем?
Вскочив, я одернул китель и сразу почувствовал в нем что-то лишнее. Это были деньги. Тугая нераспечатанная пачка кредиток — выходное офицерское пособие — давила на грудь. Я не помню, как вынимал ее из кармана, но помню, как от облегчения и полухмельной радости нес какую-то околесицу.
Тетя Вера с любопытством повертела пачку в руках.
— Отродясь таких денег не видывала. Офицеров хорошо провожают. А Олег Зойке туфли привез — каблуки уже поехали! — и все.
Она осторожно положила пачку на стол и убрала руки за спину.
— Спрячь. Матери отдашь.
— Матери?!
Откажись тетя Вера от денег начисто, что-нибудь рухнуло бы в моем отношении к ним — к Пролеткиным. Но она, оглядев меня с пристрастием, строго, призналась:
— Что ж, Василий! Душой не покривлю. Ты прав. Вы в армию, а у нас — эвакуация. Вся улица упрашивала твою мать ехать с заводом, из цеха приходили. Она одно: «Тут мой дом, тут и помру». А отец твой — что ж? Вся жизнь на производстве — разве оторвешься? После смерти его узнали: почти все до копейки ей отсылал, а она еще в брошенных домах и садах все подбирала да на базар. Интендант! Ее так и прозвали. В реформу денежную милиционера «наняла» и с ним в сберкассу. Накопила деньжищ!
И тетя Вера, взвесив еще раз пачку на руке, спрятала ее в ящик стола.
— Ладно, Вася! Спасибо. Считай, что в сберкассе…
И сразу ожила, закрутилась в деловом азарте. Острые глаза находили нужное — гребень, косынку, авоську. Быстрые руки попутно прибрали лишнее. А мысли — те вообще витали, наверно, где-то за тридевять земель, потому что, как случалось и прежде, тетя Вера наверняка бы ткнулась в закрытую дверь, не повернись с полпути ко мне.
— А Олег-то, знаешь… Может, из-за него меня и скрутило. Явился худющий, черный и весь как в лихорадке. Спрашиваю: «Отчего ж такой? В войну был лучше…» Смеется: «Теперь война потруднее. С самим собой». Чемодан его хотела убрать с дороги, схватилась и села: «Чего же в нем? Камни?» — «Золото! — хохочет. — Книги». И хлоп чемодан на стол. «Я эту позицию оккупирую. И кровать сюда вынесу на терраску, чтобы вас по ночам не будить, курить свободно. Ты что так смотришь? Не понимаешь? На сессию скоро в Москву, за третий курс сдавать буду! А книжки для меня лучше всякого отдыха». И на руки меня — хоп! — как былинку поднял. «Видишь, силища-то накопилась! Мозги трещат, мускулы. А куда ее девать? Жирком заплывешь…»
Тетя Вера посветлела, задумчиво усмехнулась:
— Он заплывет жирком!.. Да вокруг него все на сто верст окрест во фрунт вытянутся!.. Сумасшедший!.. С вечера только об учебе и твердил: «Так выучусь, мать, что и академиком стану!» А утром подхватился и в город, допоздна пропадал, а вернулся с другой песней: «Говорят, на заводе нужен… А что? Думаешь, не потяну на два фронта — завод и учеба? Еще как!» Считала, отдохнет, обсудит все не спеша, посоветуется. Он ведь в Москве учиться мечтал, очно, и о женитьбе заикался. А тут про все забыл, как в омут в эту работу бросился.
— В какую ж работу, теть Вер? — в конце концов не вытерпел я.
— А ты не знаешь?! Комсорг он. Цека.
— Комсорг… цеха?! — переспросил я так, как мне послышалось, и будто что-то оборвалось во мне с пустым звоном елочной игрушки от обиды за Олега: «Всего-то?!»
— Цека! — поправила тетя Вера. — Центрального Комитета комсомола. — И повторила: — Он — комсорг Цека на всем заводе. Это тот же секретарь комитета комсомола, но теперь он и прямо на Москву выходит… Завод-то наш крупный, а нынче, говорят, и еще чуть ли не вдвое укрупнится.
— На всем заводе?! — наконец-то дошло до меня, и он, завод, вдруг представился мне длиннющей нескончаемой шеренгой цехов, вытянутых вдоль реки, с вечно дымящей высоко в небе трубой посередине — предстал за глухой оградой своей особым миром, от меня отчужденным, полным лязга, скрежета, гудков, механической жизни, неподвластной ни мне, ни Олегу, никому из людей.
— В том и беда — на всем! — воскликнула тетя Вера. — Одних цехов и отделов — шестьдесят! А сколько вспомогательных служб? Комсомольцев уже за три тысячи, а молодежи — не сосчитать. И все прибывают — целыми партиями. Сплошь зеленые новобранцы. Хорошо, если из ремесленных, а то и прямо с улицы да из сельских мест, где заводов-то и вовсе не видали — с Западной Украины да Белоруссии. Рассуют их кое-как по цехам, вот и толкутся они как неприкаянные — до получки не дотягивают, куски сшибают… В общежитиях теснотища, драки, воровство — сама видела, от завкома обследовать посылали. А своего все требуют… Народ-то, Вася, теперь не тот, что был, — сложный народ… Натерпелись, настрадались, нагляделись всего за войну, а теперь норовят поскорей наверстать, а то и урвать… А сколько лучших да светлых головушек война покосила! То народ был — колос налитой, а теперь как повыбитый. Когда еще всей силой нальется? Полвека, может, пройдет… Вот… А Олег — он какой? Ты его знаешь — с теми же понятиями и остался. Вот и нарвался тут с первых же дней на всякую дрянь…
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: