Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— А не потому ли, что он — не девятый? — намекнула директорша, снова взглянув на Тимошу.

Зарницына отвернулась. Отмалчивалась она и на педсовете, где Чечулина терпеливо, даже с заискиванием убеждала ее не отказываться от класса: по другим-де предметам, пусть с грехом пополам, но ученики вытягивают, а что до русского, то с опытом Клары Петровны наверстать упущенное — пара пустяков.

— Чушь! — только и возразила Зарницына. — Репетиторство не моя профессия — это раз. Во-вторых, такое дремучее невежество ликвидировать за год, да притом и за программой угнаться, — абсурд. Вот Синицын — он специалист, — разве он взялся бы?

— Не знаю, еще не знаком… — пробормотал Тимоша, но сердце екнуло безрассудно: «Взял бы!»

Чечулина вежливо справилась у Клары Петровны, сознает ли та все последствия своего поступка. Зарницына удивленно вскинула на нее глаза, и директорша, посоветовав еще раз хорошенько подумать, только «из уважения к Кларе Петровне» перенесла окончательный разговор на другой вечер. А Тимошу зазвала в свой кабинет.

— Ты молодчина, что так ей ответил, — она по-матерински огладила его плечо пухлой рукой. — Я испугалась — не дал бы по молодости петуха: мол, берусь!.. Класс-то, кроме пяти-шести человек, что у нас раньше учились, запущен до ужаса. Сама тетрадки просмотрела. Ясно как белый день — лоботрясов этих у нас держать нельзя: хуже пятна на фасаде образцовой школы и не приснится. Думаю, гороно спорить не станет — куда ж им московские комиссии возить? — Она отошла к столу, покрутила тяжелое пресс-папье. — Но Зарницына-то, а? Каково себя показала?! Все наотрез, наотшиб… И с какой подкладочкой-то, а? Заметил? Ко мне уже папаша сегодня один приходил. Кричит: у вас в школе вредительство! Слухи-то по городу быстрее ветра летят…

Тимоша умолк: взглянув на Ивана Сергеевича, осекся и даже смутился. И я сейчас, спустя годы, помню, что и сам тоже встревожился из-за перемены в Иване Сергеевиче, которую, слушая Тимошу, мы не сразу заметили.

Лицо Олегова отца вроде было обращено к Тимоше, но взгляд был неподвижно скошен куда-то в угол, кривоватая улыбка застыла на приоткрытых губах, пальцы переплелись, — Иван Сергеевич в мыслях явно далеко отсюда. И даже неловкая тишина, возникшая из-за этого, не сразу вернула его к действительности.

— Интересно, почему же она такая? — спросил он наконец, переводя отрешенный взгляд на Тимошу.

— Кто?!

— Меня и тогда удивило, как эта классная дамочка обошлась с Першиным…

— С каким Першиным, дядь Вань? — Тимоша был явно огорчен тем, что его, похоже, слушали вполуха. — Вторично упоминаешь.

— Эх, профессор! — Иван Сергеевич будто очнулся, повеселел. — Не знаешь Першина? В его честь улица названа!

Он, может, и рассказал бы, куда уносился в мыслях, но тетя Вера, не сводившая с Тимоши встревоженных глаз, горестно покачала головой.

— Ох, дело-то какое! А?.. Тут и Федор Ковригин заходил, тоже говорит: в школе вредительство.

— Федор? — Иван Сергеевич усмехнулся. — Рано ему в прокуроры-то! Самого еще надо тесать да тесать. — И он снова погрузился во что-то свое, неотвязное. — Сколько трудов Советской властью кладется, чтобы Россию образовать! А все еще невежество, дичь, лень на каждом шагу. Может, оттого и эта дамочка нос кверху дерет, что презирает… — Он оборвал себя на полуслове, потер сухую кожицу над переносьем и снова вернулся к Тимоше: — Когда же педсовет?

— Завтра! — Тимоша расплылся в улыбке от радости, что все-таки услышан.

— И ты?..

— Да! — Тимоша дочитал вопрос в его глазах. — Я возьмусь!

Синицын встал, но прежде него повскакивали братья.

— Вот-вот! Слыхали, дядь Вань? — наперебой закричали они. — Потому мы к тебе его и привели! Лихач! Никого слушать не хочет! Все, выходит, не в ногу, один Тимоха в ногу!

— Еще чего! — рассердилась и тетя Вера. — Эта мадам сколько лет учит, книжки, ты говорил, сама пишет, и то не берется, а ты без году неделя…

— Ты пока кто? — кричали на Тимошу братья. — Ты как тот ученик на заводе: глаза квадратные, а уже с мастером спорит!..

— Теть Вер! — От братьев Тимофей отмахнулся. — Да как же не взяться? Кому-то надо исправить грех, а то он на Советскую власть камнем упадет, души ребят придавит. Навесят им клеймо неполноценных и сплавят в другую школу. И тридцать человек…

— Тридцать?! — Вечная улыбка Ивана Сергеевича будто стерлась.

— Это погорельцы, папаня! — осмелев, подал голос и Олег. — Их к нам из твоей прежней школы перевели.

— Из моей… — снова скосив глаза в сторону, усмехнулся Иван Сергеевич. — Мы с директором завода Прохоровым недавно вспоминали ее. Игнатий ведь тоже когда-то в ней образовывался… Но дело не в этом… Как же погорельцев-то учили, если до шестого класса невеждами дошли?!

— Вот в том и загвоздка, дядь Вань: как учили? А не в ребятах… Они…

— Тимош… Тимош… — Иван Сергеевич похлопал по фанерному сиденью стула, приглашая гостя присесть. — Она говорила, что не только по диктанту о ребятах судит… А еще по чему?

— «Любовь, как велика она?» — бойко припомнил Олег. — «Любовь ничтожна, если есть ей мера!..»

— Она! — Иван Сергеевич решительно поднялся, словно отмел последние сомнения. — Только подумать, годы прошли и… Где она живет? — вдруг спросил Тимошу.

— Зарницына? Точно не знаю, но…

— Я знаю, папаня! — Олег нырнул в свою комнатушку. — Есть адрес — сама написала. Велела прийти к ней домой.

— Ты, значит, причислен ею к личностям, — усмехнулся Тимоша. — Понравился.

— Хмы!..

— А ты не хмыкай! — неожиданно рассердился на сына Иван Сергеевич. — Сначала узнай человека… Я эту Клару давно загадывал повидать, случая не было. И ты, Тимоша, не горячись. Не будь, как Федор или твоя директорша. Такие любого оговорят да за Можай загонят. С утречка позвони мне на завод. А ты, Олег, одевайся! Проводишь. И ты, Васятка…

— К Цыпе?! Ни за что! — заартачился Олег. — Я ей стекла посулил выбить!

— Тем более! Пошли!

Стемнело по-осеннему быстро и густо. Ни в нашем поселке, ни вдоль глухой дороги до шоссе, на которой по ночам частенько у рабочих отнимали получку, фонарей еще не было. Да и у шоссе они стояли редко, как бакены на реке, — не для освещения, вместо вех. И так вот — пунктирно, по вехам в ночи, без особых подробностей — ложился мне в память тот странный поход к Зарницыной вместе с Иваном Сергеевичем. В темноте я вздрагивал сердцем от непроизвольных его вздохов, от сбоя на камнях деревяшки. Олег протягивал Ивану Сергеевичу руку:

— Сюда, папаня!

У перекрестка тихо рассмеялся:

— Куда ты, батя? На завод? Забылся? Нам же направо…

Мне слышится, как Иван Сергеевич, отослав нас вперед, на третий этаж допотопного кирпичного дома, долго стучит по узкой полутемной лестнице, как, стерев рукавом пот со лба, еще раз вздыхает перед дверью со стеклянным полукружием над ней.