Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Да, Дед противился иным нововведениям. Но и из них, этих новшеств, далеко не все выдержали испытание временем. Взять печальной памяти «комплексный метод» обучения… Обычные уроки заменили походами на завод и в природу, где якобы в процессе труда, наблюдения, «живой беседы» можно одолеть любую науку.

На Деда — он один учил по-прежнему — напустился тогда при всех инспектор гороно.

— Как? Вы даете уроки в школе? Вас же ждут на заводе!

— А может, в балагане? — взъярился до пунцовости в холеном лице Дед. — Но я математик, а не циркач! Я не представляю, как можно между прочим, на ходу, без урока усвоить даже таблицу умножения, которую вы запретили специально заучивать! Мой отец строил мосты через реки, но таблицу умножения в свои годы зубрил, как и я, как мой сын, инженер, как, наверно, и сам Ньютон… — Дед совсем потерял самообладание и закричал на пожилого инспектора: — Уходите, молодой человек!.. Или пусть уходят все, но я под дудку каких-то безмозглых паршивцев плясать не намерен!

— Это в Наркомпросе паршивцы?! — Инспектор попятился к двери.

— Уходите! — Дед обернулся к классу. — Уходите все, для кого наука только забава! Ну?!

В тот раз никто не ушел. До конца урока класс оставался с Дедом. Но назавтра, выполняя волю комсомольской ячейки, обозвавшей Деда «саботажником», многие изучали математику по-новому — на заводе. Дело кончилось тем, что директора школы осадили родители, да и сами комсомольцы быстро соскучились по интереснейшим урокам Деда. Класс возвратился к нему целиком.

Комсомольцы, правда, впали у Деда в немилость. Он не придирался к ним у доски, нет — Дед был ко всем одинаково строг. Но все-таки при каждом удобном случае обиду он припоминал.

Конечно, Дед никак не вписывался в ритм их бурливой, горячей жизни и даже вроде бы лежал поперек нее, как вековой камень в русле ручья: о Деда на каждом шагу спотыкались. Похоже, он с раздражением воспринимал и новых хозяев: ведь из-за них сломалась его блестящая карьера. Но если кто и приблизил их, недавних полубеспризорных парней, к пониманию сути науки, внушил почтение к ней, так в школе это был Дед.

После разговора с Чечулиной Тимоша остро ощутил это, а заодно и тревогу: вдруг все-таки Дед так и не понял их правоты — правоты и красоты новой жизни, все более очевидных не только для них, убежденных партийцев, но и для людей, далеких от политики?.. Тогда Дед — и впрямь мертвая глыба на пути, и трудно представить, как с ним поступить.

Но Дед встретил молодого учителя приветливо, хотя и пошутил:

— Значит, литератором к нам? Похвально!.. А таблице умножения… то бишь стишкам учить намерены? Или и Пушкин не в счет?

— Намерен, Георгий Михайлович! — рассмеялся Тимоша.

Дед представил Тимофея Зарницыной:

— Знакомьтесь: ваш молодой помощник. Учился у меня. Впрочем, как и вы, дорогая Клара Петровна… Не так ли?

— Да… — Зарницына, сидевшая на диване, протянула Тимоше руку, съязвила: — Только кто у кого в помощниках — вопрос. Ему сразу старший класс доверили, а я лет десять такой чести добивалась, и вот снова в шестом. — Она тоже рассмеялась, добавив в тон Полшкову: — Впрочем, как и вы, уважаемый Георгий Михайлович… Не так ли? — Порывисто встала. — Но это неважно! — Она взяла Тимошу под руку. — Я шучу. И очень вам рада, поверьте.

Отведя в сторонку, она расспросила Тимошу об известных литературоведах, с которыми была знакома или переписывалась, похвасталась своей книжкой, изданной в помощь словесникам Учпедгизом, и Тимоша сразу припомнил, что встречал в научных журналах и другие ее статьи, а потом она еще раз протянула ему руку:

— Что ж! Дерзайте!

И Тимоша дерзнул. Вывесил, как в их институте, две карты в школьном вестибюле: на одной пометил флажками все новостройки страны, а на другой, с полушариями, — фронт боев мирового пролетариата. Ребята его класса меняли, как ежедневные сводки, газетные вырезки под этими картами. Заметки и карты звали в большой и тревожный мир, обращали к газетам, радио. Даже Дед постоял возле стенда, а встретив Тимошу, не удержался, сказал восторженно:

— Похвально, похвально, молодой человек! Наглядность — великий учитель!

У Тимоши будто камень с души упал. И Зарницына, посидев на его первом уроке, порадовала:

— Вы мыслите. Это уже хорошо… Теперь учитесь будить мысли своих воспитанников. Пусть ошибаются, но думают, думают!.. А вы бы посетили меня дома. Поговорим поподробнее…

После каникул в школе все еще дышало благодушием. В учительской Дед, усаживаясь на переменах в кожаное кресло, которое, кроме него, никто не смел занимать, с улыбкой следил за коллегами и нет-нет да веселил их забавной историей из жизни разных ученых — знал таких великое множество. И когда Зарницына вне себя ворвалась в учительскую и разметала по столу наши тетради с проверенным диктантом, все попытались ее успокоить.

— Голубушка! — Дед даже поднялся с кресла. — Начало года, а вы так казнитесь из-за этих паршивцев. Не стоят они того. Лучше придумайте, как их казнить. Хотите, вместе напишем, куда надо, чтобы снова ввели телесные наказания? Легкие, для примерца?..

— Не хочу! — резко возразила Зарницына. — Не вижу смысла убивать себя на невежд, хотя и знаю, что этот класс поручен для руководства вам!

— Что поделаешь, голубушка? — напевал ей ласково Дед. — Это наш долг — вести через тернии к звездам.

— Да! Но кого? Недоумков?!

Дед при этих словах глубоко откинулся в кресле и даже прикрыл сухой ладошкой глаза, демонстрируя неудовольствие. Но Зарницыну это не охладило.

— Вы только посмотрите!.. — неистовствовала у стола. — Двадцать с лишним лет веду русский — и в Москве и здесь, но такого надругательства над языком не встречала! Пожалте!.. «Акно»… «Осиню» — понимайте: осенью. «Хотца!» — Она возмущенно всплеснула руками. — «Хотца»! А?.. Не знаю, кому как, а мне лично ни капли не «хотца» плести лапти с бантиком, тянуть невежду за уши в институт. Пусть колеса смазывают!

— Это почему же? — вдруг раздался протяжный голос директорши, незаметно для Тимоши вошедшей в учительскую. — Потому что дети рабочих?

— Что за чушь? — дернулась Зарницына. — Я сказала: потому что невежды! Вон Пролеткин — пожалуйста! Он уж явно не из дворян. Да с ним я день и ночь заниматься готова — даже бесплатно.

— А может, невежды те, кто так подготовил ребят? — осторожно вставил Тимоша, поймав на себе пристальный взгляд директорши.

— Это дела не меняет! — перебила его Зарницына. — Для меня ясно — это не шестиклассники! Их место в начальной школе. И я не только по диктантам сужу…

— А по чему же еще? — так же тихо и вежливо спросила Чечулина. — Может, по тестам? Или нашли дефекты в их родословных?

— Я педологов не признаю! — небрежно, через плечо бросила ей Зарницына и, внезапно успокоясь, присела на диван. — Только я при всех категорически заявляю: в этом классе, пока он шестой, а не четвертый и даже третий, ноги моей не будет!