Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Из-за него, может быть, и мне затея с продажей книг казалась забавной игрой. Но только до тех пор, покамест мы с тяжелыми связками в руках не подошли к шеренге бараков, зияющих пастями дверей, распахнутых в темные коридоры, и пока Олег, вновь обретя командирские замашки, не разослал нас в разные концы. Тогда мои губы словно сами пролепетали ему:

— Я туда не пойду…

— Как это «не пойду»? — вмиг нахохлился Олег.

— Сам сказал, я робкий, себе не верю… Это правда. Подведу…

— Не мели чепухи! — бросил он, спеша к баракам. — Подведешь — ответишь.

Я отошел к трансформаторной будке и стал смотреть на закрепленный за мной барак. Он то извергал людей, то заглатывал их в свое чрево. Людей незнакомых — то чем-то озабоченных, куда-то спешащих, то явно навеселе, — людей, не ждавших меня, не звавших, тревожить которых — так убеждал я себя — нет у меня никаких прав. Ноги мои не шли в этот барак! Чтобы не торчать на виду, я присел в густую полынь возле будки и там промаялся до возвращения ребят.

Они галдели за весь воскресный базар.

— Стучу в комнату, — звенел голос Олега. — Дядька вылез — небритый, нечесаный: «Библию имеешь?» — «Я не поп!» — «Тогда проваливай». Чуть нос мне дверью не прихлопнул. А соседи повыскакивали в коридор и ну его костерить: «Святоша! С ребенком не умеешь поговорить!» Это я-то ребенок! «А ну, показывай книги!» В момент расхватали!

— А я уселся по-турецки, — воробьем среди всех прыгал Ленька, — разложил товар. Сразу очередь: «Что дают? Где дают?» А один привязался: «Чьи книги? У батьки спер?» — «Казенные». — «А ежели ты спекулянт? Чем докажешь?» — «А вот, глянь, — говорю, — цену. Дороже не прошу». Побалакали так — и раскупили. Я и с места не сходил.

— А я в комнаты стучался, — вещал Володька. — Ох и живет кое-кто… Грязь, полы немытые. На стенах клеенки размалеванные. Лебеди — как лошади! А женщины что коровы! Сюда б репродукций хороших подбросить. В магазинах есть дешевые.

— А что? Идея! — подхватил Олег. — И всю бы школу сюда привести для показательной уборки. Пусть покраснеют: не дворы — помойка.

— Верно!.. Пошли к Глубокову! — раздались голоса.

— Стойте! — Олег спохватился. — А Васька где? Пойду поищу.

Я вылез из засады — Олега так перекривило, будто он съел что-то кислое.

— Не ходил?

— У тебя книжки? — подлетел ко мне Ленька. — Дай-ка, сбегаю продам — у меня не хватило.

— Заболел, — схватился я за первое, что пришло в голову.

Олег не окликнул меня, когда, покинув их, я поплелся домой, но, возвратись из школы, вызвал меня на улицу.

— Как же ты думаешь вступать в комсомол?

Глаза его сузились, стали колючими, и, может, оттого что они разом и отвергали меня, и презирали, горло мое как петлей перехватило, и я, сам того не ожидая, выпалил:

— А я не думаю!

— То есть как это?

— А для чего вступать? — У меня словно новый, звонкий голос прорезался. — Разве так нельзя стать человеком? И не хуже других?

Олег поглядел на меня как на помешанного и исчез.

Каждое утро мы по заводскому гудку встречались на дороге. Но назавтра Олег, будто ни меня, ни нашего дома не стало, отправился в школу один. Мы долго так и ходили — порознь. И в классе, хотя и рядышком, сидели чужими. Олега приняли в комсомол — его рекомендовал сам Тимоша. Припомнив, что пишет стихи, избрали в редколлегию школьной газеты, а потом еще пионервожатым к пятиклассникам. И если считать вехами в развитии человека тот момент, когда он становится на ноги и начинает говорить, мыслить, то все, что произошло с Олегом в тот год, наверно, тоже можно назвать такой важной вехой. В нем, изменив его до неузнаваемости, завершился переход в иное, мне незнакомое состояние: от мысли — к действию, от способности потреблять — к потребности накопленное отдавать не только близким, друзьям или родственникам, но и всем, кому это надо и не надо. И не просто отдавать — навязывать, в силу того непреклонного убеждения, что опыт и знания, тобой обретенные, — достояние всех.

Но так в ту пору я, конечно, не думал. И, может быть, кроме меня, никто перемен в Олеге не заметил: все, как и он, тоже куда-то продвинулись. А я застыл в стороне. Видел все и изумлялся.

Олег свободно, как свой, захаживал теперь в любые, даже старшие классы, — вероятно, собирал заметки. По школе он уже не ходил в одиночку, а только окруженный ребятами. Он стал нужен сразу многим, совсем незнакомым раньше школьникам, даже учителям.

Все чаще озарялось улыбкой его смуглое скуластое лицо. В глазах с зеленцой что-то зажглось изнутри, в говоре заиграла смешинка. Да и голос стал полным, гибким. Казалось, Олег и сам уже не знал, как справиться со своей неуемной натурой. Словом, привычный для меня Олег исчез.

Но однажды он заглянул ко мне прежним, в знакомой задумчивости. Улыбнулся застенчиво — будто извинился.

— Пойдем к нам дрова попилим? А потом ваши. Можно и наоборот. А?

— У нас напилены.

— И шахматы захвати. Идет?

Когда мы покончили с дровами, Олег выложил передо мной две библиотечные книги.

— Перельман. «Занимательная астрономия» и «Занимательная физика».

Он знал, чем меня приманить. Если корпеть над задачей, переварить трудную книгу — все равно о чем: о тайнах Вселенной, геологии, радио или о загадках истории — меня и хлебом не корми. В терпении и усидчивости я бы и Олега положил на лопатки. Только бы над душой не стояли.

Словом, Олег подстроился под меня, чтобы снова гнуть свою линию. На первом же классном собрании, где выбирали шефа над заводским детским садом, он выкрикнул:

— Протасова! У него нет нагрузок!

Заикаясь, путаясь в местоимениях от «того» до «этого», я взмок в попытке доказать, что и я не я и что с людьми у меня весьма отдаленное сходство. Класс под мой лепет покатывался со смеху. Но самоотвод все-таки приняли.

— Отвертелся? — злорадно прошептал Олег, не дав мне опомниться. — А был бы комсомольцем — шиш! Для того, брат, и комсомол, чтоб в любой момент было на кого положиться, чтобы легче душить в себе обывателя, раба своих слабостей и инстинктов. Что скажешь?

Чем я мог ответить на эту «лекцию?» Олег взвесил заранее каждое слово. Разговор был исчерпан, и Пролеткин не начинал его вновь, но зато взял за правило при каждом удобном случае куда-нибудь меня выдвигать, чтобы я ужом извивался, отнекиваясь. Его же в конце концов и одернули: «Хватит с Протасовым комедию ломать, без толку!» Но спокойного житья как не бывало. Слишком привязался я к Олегу. И оказалось, не я один.

Нас отправили в совхоз — убирать картофель. Все на «ура» восприняли эту поездку, тем паче — в учебный день. Всю дорогу в открытом кузове скрипучего грузовика так веселились, что и Елагина перебралась из кабины «на ветерок».

В совхозе нам выделили два участка.