Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Разделимся так… — предложила Елизавета Александровна. — Половина с Хаперским, половина с Пролеткиным.

И тут произошло то, чего мне не забыть. Все, поголовно все поспешили к Олегу! Аркадий столбом поторчал в сторонке, а едва возник тихий смешок, по-птичьи вытянул шею, побледнел и стремглав зашагал в поле.

Олег оторопело поглядел в его сторону, потом на ребят и, сдернув с головы кепчонку, швырнул ее оземь:

— Да что ж это творится? Кто из нас полоумный? Не выдвигайте меня никуда, Елизавета Александровна! Не выдвигайте!

Услышав крик Олега, Аркадий остановился, поковырялся в земле и вернулся к нам с лицом белее прежнего, но с вымученной улыбкой.

— Напрасно кипятишься, Олег, — сказал на вид вполне хладнокровно. — Мне показалось гнездо там… Птица взлетела…

Стороны уравновесились. Молния, блеснувшая между Олегом и Аркадием, вроде бы никого не задела. Но вслед за молнией следует гром — он нас и пугает. Я ждал его, даже желал, дабы измерить силу разноименных зарядов, понять Олега с Хаперским и еще что-то очень важное, но я не знал тогда, что у людей далеко не все так, как в простодушной природе, и гром иногда звучит спустя долгие годы, когда про саму молнию давно забыли.

В комсомол я вступил позже всех, когда из-за желания не бросаться в глаза стал бельмом для класса — как упрямая «несоюзная единица». И допек меня не Олег, а Зажигин. Догнав нас однажды на пути в школу, Николай по-мушкетерски махнул шапкой и расшаркался:

— Привет, ваше степенство, разгильдяй первой гильдии бьет челом.

— Привет, привет! — Олег прищурился, даже убавил шаг.

— О чем вчера митинговали? Секрет?

— Тебя касается: решили прекратить курение в школе.

Зажигин поотстал. Но на первой же перемене вынул пачку «Беломора» и, метнув на Олега разбойный взгляд, схватил себя за шиворот:

— Пошли, разгильдяй, покурим!

На него сразу уставился весь класс, но вмешался только Олег.

— Ты не пойдешь курить, Зажигин!

— Я не пойду? — Николай только того и ждал. — Почему же, ваше степенство?

— Я тебя по-хорошему предупредил. Собрание решило.

— Ах, решило! Деточка, мне тебя жаль. Решение — что? Покойник! Выносят — волнуются, вынесли — забыли.

Олег смотрел уже не на Зажигина — на класс. Он ждал поддержки. Но все лишь зашуршали книгами, закопошились в портфелях. Тогда Олег, в два прыжка опередив Зажигина, закрыл собой дверь:

— Отдай папиросы!

— Ха! Чего захотел! Ты за них платил?

— Отдай! После уроков верну.

— А не отдам? Пойдешь жаловаться? Драться будешь?

Олег усмехнулся: он раскусил нехитрый маневр Зажигина.

— Нет уж! Это ты, хочешь — брызгай слюной, маши кулаками или директрису зови. А я тебя ни за что не выпущу!

Николай выдвинул плечо оттеснить Олега и вдруг отступил, швырнул пачку в угол:

— Бери, ханжа! Так, что ли, по-научному обзывают? Идейный! Праведник! Ты что на меня вылупился? На комсомолят своих взгляни. Цыплята — не комсомолята. Ха-ха!

После уроков комсомольцы заперлись в классе.

— Переругались в пух и прах из-за Зажигина, — выдал мне их тайну Олег. — Хаперский свое: «Я говорил, что гнать его надо из школы! Темная личность!» Я: «Дело не в нем одном. Он бы не пикнул, будь мы сплоченнее». А Володька как молитву твердит: «Не спорьте — свои же… Надо души искусством спасать от дикости, о культуре заботиться». Фанатик… — И, подумав, добавил: — Зажигин прелюбопытный тип: не пустышка, не безликая амеба. По нему сразу видно, где фальшь, где правда… Лакмус!

А Зажигин наутро как ни в чем не бывало снова догнал нас с Олегом:

— Привет, ваше степенство!

— Привет, привет!

— Изволите гневаться за вчерашнее?

— Много чести будет.

— Как же так? Компрометирую и прочее…

— Человек только сам себя скомпрометировать может.

— Как я, например?

— Как ты.

— Понятно… А вот растолкуй мне, дураку, почему ты один взбеленился, а все как воды в рот набрали? Ты что, самый честный? Или хочешь, чтоб тебя заприметили?

— Кто заприметил?

— Кто? Ну, начальство. Чтоб по головке гладили. Девчонки… Они ведь сохнут по героям.

— У тебя мозги набекрень, — вспыхнув до жаркой испарины, буркнул Олег. — Все кверху ногами видишь. И в кривом зеркале.

— Мерси за комплимент. Но не удирай, еще вопросик. Всю ночь не спал… А что, если мне пролезть в комсомол?

— Пролезть?!

— Ну, как там по-вашему? Вступить?.. Отошьете?

— Отошьем!

— Почему? Отец был приказчиком?

— При чем тут отец?

— А что? Учусь хреновато? Исправлюсь.

— Это не все.

— Дисциплина хромает? Подтянусь.

— И этого мало.

— Виноват! Чего еще нужно? Не кумекаю…

— А вот скажи, зачем ты живешь?

— Ха! Зачем? Известное дело, живем — хлеб жуем.

— День, ночь — сутки прочь… — усмехнулся Олег. — А потом?

— Когда потом? После смерти? Я — в рай!

— После школы.

— Если ты о работе, то мне, как бате: не пыльно чтоб, но денежно.

— Э! — Олег махнул рукой и наддал шагу. — На колу мочало… Интересуешься — читай устав.

Зажигин устав, оказалось, прочитал. В доказательство наизусть перечислил обязанности комсомольца. Сказал:

— Что ж! Возраженьев нема! Красиво. Только где б узреть живой образец? В книжках? Не греет… В школе? Нетути. Если только ты…

— При чем здесь я? — Олег смутился.

— Фи! — Зажигин презрительно сморщился. — А таким, как все, я и быть не желаю. Тоска!

Олег ускорил шаг, задумался, потом, найдя возражение, подождал Николая и выпалил прямо в лицо — убежденно, страстно:

— Нет таких, чтоб под устав, говоришь? Допустим! Так ты стань первым! Понял? И больше меня не дразни, не испытывай и не копти! Я не в шутку с тобой — всерьез. — И Олег рванулся от нас.

Зажигин достал папироску, изумленно протянул:

— Ну, сумасшедший! Вот набьет синяков! А я ведь, Васька сын не Буслаев, тоже всерьез. Давай и мы в комсомол подадимся. Не все же там такие штыки, как Олег? И мы, грешники, авось где-нибудь в середке проболтаемся.

— Вступай! — ответил я и поотстал.

Мы так и шли до школы — гуськом: впереди Олег, за ним Зажигин, позади я. Мне подумалось: «Символично… Ну и пусть! Олег летит, не видя ни птиц, ни чудного бабьего лета. Я тебе союзник, Олег, когда ты просто человек: играешь в шахматы, волейбол, мастеришь или трешь мне в бане спину. Я готов перепилить с тобой горы дров, перечистить ведра картошки. Ни тебе и никому я плохого не сделаю. А прыгать выше себя не могу. Да нужно ли это? И главное — едва ли человеку доступно».

Но утешался подобными мыслями я недолго. Зажигин всерьез надумал вступать в комсомол. И чем-то задевал меня их странный поединок с Олегом.

— Я к тебе математикой приду подзаняться, — объявил ему Николай дня два спустя. — Другие предметы сам подтяну: брехать умею.