Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Все-таки мне помогло, что у Олега выкричался — душа помягчела. Я уснул с вечера и утром встал бодрым. А вместе со мной пробудилось и светлое ожидание.

Олег раньше обычного вышел к дороге, присел на пенек от старого телефонного столба и дал понять, что без меня не уйдет, а завидев меня, пружинисто встал, вместо приветствия выпалил:

— Ты за дело вчера на меня взъелся. Я и верно привык делить людей на интересных и скучных. Интересных — раз, два и обчелся. А я — знаешь? — дал зарок для себя самого стать интересным. Тогда и все со мной не соскучатся. Верно?

Таким Олег был неотразим. Он словно со стороны придирчиво оглядывал себя, выволакивал на свет божий все, что накопилось в душе.

— Я много думал, Васька. Особенно там, на реке, когда отца… Понимаешь?.. Сначала думать не мог. Растянулся на камне и хоть грызи его — тоска звериная. А потом ревел, когда Зойка корзинку стала плести: отец же учил… И вдруг злость взяла. Да что ж я такой за человечишко, если в камни, как муравьишка, забился? Зачем на земле? Для чего? Для кого? Слезы лить? Это и дураку дадено. Отец — тот ясно… Он поздно проснулся от темной жизни. Он сделал свое как сумел. И странно, Васька! Он для меня не умер, а будто заново народился. Понимаешь?

— Приложился к народу своему… — пробормотал я, сразу вспомнив то тяжкое лето.

— Чего-чего? — Олег изумленно воззрился на меня.

— Так в Библии сказано про тех, кто…

— В Библии?! — Олег отшатнулся — будто примерился дать мне затрещину. — М-да! Вон ты куда! Не в попы ли метишь? — Но, видно, слова мои принял на обработку своим дотошным умом, потому что слегка пригорбился, сбавил шаг. Потом сказал задумчиво: — Для меня ты, Васька, интересен! Честно говорю… А вчера я был зол: ты не сказал, куда смылся, и вообще стал скрытничать, прилип к Хаперскому, а теперь вот и в Библию полез. М-да!.. Но ты не от меня, от себя спасаешься. Тебе с собой тяжко… В тебе динамит — чувствую…

— А ты его хочешь взорвать? — Я пытался усмешкой развеять опасные чары Олеговых слов.

— Зачем? — Олег поскучнел. — Ты сам. Или взорвешь панцирь, в который залез. Или… — Он резко оборвал себя на полуслове и жадно впился в мое лицо. — Так что же вчера стряслось?

— Ничего! — Я покраснел оттого, что все вчерашнее превратилось в тайну, мою, неделимую. — Ничего для тебя интересного!

Олег хмыкнул, потом сказал натянуто:

— Меня на лето отрядным вожатым в лагерь берут. Эксперимент: школьник — вожатый. После уроков в горкоме семинар, потом репетиция оркестра. Приходи в школу к концу второй смены. Ладно? Мне очень важное надо тебе рассказать. — И, ускорив шаг, Олег скрылся в школе.

Я вошел в класс уже со звонком. Первой увидел Ирину. Она сидела на своем месте, как обычно, чему-то улыбалась и протирала тряпочкой парту. Вскинув на меня глаза, Ира чуть приметно прищурилась и как ни в чем не бывало взялась за свое. А с двух сторон меня ощупывали две пары непохожих глаз. Хаперский, встретив мой взгляд, приветливо кивнул. Олег поспешно возвел глаза к потолку. Я сел и стал ждать тайной встречи еще с одним взглядом — из вчерашнего. И вдруг Олег двинул меня коленом.

— А вы, Протасов, в небесах сегодня витаете, — донесся от стола глуховатый голос Деда. — Весна заморочила?

Класс загоготал, а я снова взглянул на Иру. Она не смеялась.

Подглядывать за ней и дальше я не решался, и весь урок бесцельно чертил карандашом в тетради, поймав себя на том, что, умей рисовать, как Володька, тоже изукрасил бы Ириными силуэтами немало чистых листов.

Вечером я нашел Олега в актовом зале. Он ждал меня и сразу спрыгнул со сцены, где вокруг пианино расположился новорожденный оркестр.

— Ты посиди тут. Лады? Мы малость уже сыгрались… — И вспрыгнул обратно.

— Сначала? Да? И-и-и… — Взмахнув руками, Елагин мягко опустил их на клавиши.

И разом с ним два баяна, две скрипки, две мандолины, гитара и балалайка — все это и называлось оркестром — не очень стройно взяли мелодию:

Звучала только музыка, но я знал слова песни, они снова вернули меня ко вчерашней тайне — к Ирине.

Шлифуя оркестровку, ребята спорили, искали, кому и когда эффектнее солировать. А я пребывал в своих грезах до тех пор, пока от сильного толчка не стукнулась о стенку дверь, а из сумрака возникло круглое лицо директрисы.

— И ты здесь? Зачем?! — прошептала она устрашающе и, оттолкнув меня в грудь, заспешила на сцену. — Что тут творится? Что у вас творится, спрашиваю?!

Последней тренькнула Олегова мандолина. Жестокая тишина будто схватила за горло, взгляды ребят, избегая директоршу, заметались от Володьки к Олегу.

— Добрый вечер, — Олег встал. — Что вы хотите?

— Я «что хочу»?! Хорош вопросик! Да я тут всего-навсего директор.

— Конечно, — Олег кусал губы. — Но у нас репетиция. Понимаете? Если можно, не мешайте.

— Кто старший? — директорша резко вскинула голову.

— За старшего я, кажись. — Зажигин, скребя затылок, лениво вывалился из-за кулис. — Год в пятом сидел…

— Зажигин! Прекрати! — дернулся Олег и нехотя объяснил директорше: — Старших нет. Понимаете ли… Самодеятельность…

— Скорее самонадеянность! Кто с вами из учителей?

— Никого. Мы сами. Поверьте — у нас получится.

Олимпиада поджала губы, опустилась на стул.

— Ну что ж — потешьте! Послушаем!

— Но я же объяснял. — Олег передернул плечами. — Мы пока репетируем. Без посторонних… Потом и вас пригласим.

— Ах, пригласите? И за то благодарствую! Со сцены гоните, в зале посижу. — Служебный голос директорши сменился простецким. — Сидит же там этот… как его? Протасов!

Она прихватила стул и уселась возле меня, у двери. Окружив Володьку, ребята пошушукались, Олег вышел к краю сцены:

— Танго «Воспоминание». Слова наши, музыка наша… исполняем мы, — объявил он, улыбнувшись, и, как только оркестр сыграл вступление, речитативом повел:

Олимпиада Власьевна поднялась, испуганно оглянулась вокруг, словно ища защиты, дверь за ней резко захлопнулась.

— Поздравляю! — Зажигин, злорадно осклабясь, вспрыгнул на сцену. — Теперь Липа Березовна вашу лавочку к ногтю…

— Оставь его, Олег, — Володька встал между ними. — Время дорого, продолжим. Она ведь ничего не сказала. Значит, можно. Что мы, преступление совершаем?

— Эй, скоморохи! — словно ему в ответ гаркнул вдруг от дверей школьный сторож дядя Гаврюша. — Марш по домам! Приказано зал очистить!

Со сторожем ребята дружили. Добродушный лысый старикан жил в каморке под лестницей и, заслышав над головой топот ног в перемену, часовым вставал у соблазнительных для нашего брата перил и строго оглядывал каждого. Имен не знал, различал нас по приметам и повадкам — «длинный», «рыжий», «вертлявый», по ним, когда надо, отыскивал любого. Он мог и в воскресенье пустить позаниматься в школу тех, у кого дома не разгуляешься, лишь бы не сорили. И по вечерам никого не торопил с уходом. Но тут старика как подменили.