Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Ночь не спал, — буркнул он. — Из-за вас. Тебе, Олег, наверно, все побоку? И джаз и спектакль? Для тебя теперь это цацки.

— Почему ж? — Олег рассмеялся. — И потом — ты ведь у нас композитор.

— Эх, Олег! Мне надо, чтоб ты находился рядом. Тогда все как по маслу. Ладно… Поиграем?

В зале, у пианино, собрались почти все старшеклассники. Володька, едва прикасаясь к клавишам, запел:

Володькина песня как бы подводила черту под школьной жизнью. К нам относились уже как ко взрослым. Дед, встретив нас с Олегом, впервые протянул свою пухлую ручку.

— Похвально, похвально! Прежде всего надо быть сынами Отечества. Да-с!

И даже Зарницына преградила путь в коридоре и в упор снизу вверх оглядела Олега.

— Да вы — боец! — И засмеявшись, погрозила пальчиком. — Но и творец! Не забудьте об этом!

Олег озадаченно поглядел ей в спину, как будто хотел что-то сказать, но не решился.

В аэроклуб из нашего класса записалось шестеро. Из параллельного — столько же. Мы гордились: «Теперь у нас своя эскадрилья!»

Но эскадрильи не вышло. Комиссии отобрали из нашего класса меня с Олегом да Хаперского, а из смежного — лишь двоих.

К школьным урокам прибавлялось через день по четыре часа занятий в аэроклубе, а в пору школьных выпускных экзаменов начались полеты. Нам было туговато. Мы не высыпались, оставили все второстепенное. Прыгали с парашютом — на землю и на воду, днем и ночью, готовились к первому самостоятельному вылету. С аэродрома мы с Олегом любили возвращаться пешком. Шесть километров шагали лугом. Олег снимал шлем, задирал голову к небу, где «работала» вторая смена курсантов — в основном заводских ребят.

— А ничего — стихия, пятый океан! Забирает!

Олег, казалось, даже о Наде забыл. Вылетел он самостоятельно немного раньше меня и, когда я еще заканчивал скучные полеты по кругу, уже без инструктора ходил в зону на высший пилотаж.

Однажды я сел к нему за пассажира. На километровой высоте, сбавив обороты, Олег крикнул:

— Пой песни, Васька!

— Не умею!

А петь хотелось. Под рокот мотора мы резвились в поднебесье, как дельфины в море, а по земле металась тень нашей машины.

Мы не смогли сходить с однокашниками в фотоателье, а на, выпускном вечере не пили даже шампанского: с зарей начинались полеты. Но все же однажды и нам повезло: полеты отменили — горючее вовремя не подвезли, — и мы отправились со всем классом, который еще никак не хотел расставаться, кататься на лодках.

Было очень весело. Разошлись под утро. Потом мне снилась река, взрябленная ветерком, цветы на лугу и… Ира Чечулина.

Это было странно. Ира в вылазке не участвовала. Но во сне она ходила рядом со мной по цветущему лугу и спрашивала:

— А это какой цветок?

— Житомир…

— Какой Житомир? Почему? Это же город!

И тут я проснулся от небывалого — отец кричал на мать:

— Житомир, Одессу бомбили… Еще-то чего? Эх, говорил я тебе, что радио надо провести, пожадничала! Побегу на завод!

Я вскочил, мать, как наседка, кинулась ко мне, закрыла своим рыхлым телом.

— Война, сынок! Немцы напали! Бабы говорят, что…

Не дослушав ее, я в чем был рванул к Олегу. Он, уже одетый, собирался ко мне.

— Ну? Куда побежим? В школу? В аэроклуб? В военкомат? Давай сначала в аэроклуб!

У перекрестка перед заводом мы невольно изменили направление. В короткую улочку, ведущую к проходным, как в узкое сопло, втягивались со всех концов города рабочие. В выходной день гудков не подавали, но все спешили как на пожар, гудели возбужденными голосами:

— Немцы — они завсегда на рожон лезут. Такая нация!

— При чем здесь нация? Это фашисты!

— Русский штык Да русский мужик на все… кхе!.. положили!..

— Положишь, пожалуй! Они всю Европу себе заграбастали, все заводы, все шахты, всю технику… Соображать надо!

— Эх, где мои двадцать лет! Мы, бывало, в гражданскую…

— Я в плену у их был… В четырнадцатом. Лютые…

— Сволочи!

На площади перед главной конторой шел митинг. На трибуне из железнодорожной платформы выступал Прохоров:

— Дирекция поддерживает патриотическое предложение рабочих создать бесплатно и в неурочное время бронепоезд и полностью укомплектовать его добровольцами!

Над его головой ветер трепал натянутое между деревьями полотнище с заключительными словами из речи о войне наркома иностранных дел: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

— Бежим! — заторопился Олег.

В дом с голубым пропеллером: над дверями мы явились далеко не первыми. Дежурный инструктор у входа, не ответив на приветствие, спросил:

— Вам принесли повестки?

— Нет…

— Вы уже призваны. В военкомат не ходите. Все оформим тут. Острижетесь, а в шестнадцать ноль-ноль повезут на аэродром. Переводитесь на казарменное положение, чтоб быстрее учебу закончить… Ну, бегом!

У военкомата тоже гудела толпа. Из нее навстречу нам бросился счастливый, как именинник, Ленька Стецкий.

— Братцы! Из аэроклуба? А я к военкому успел пронырнуть. Завод — может, слышали? — бронепоезд будет делать. Ну, вот я, чтобы не прозевать, сразу сюда: добровольцем к пулеметам прошусь. Военком — он нам дальний родственник — обещал зачислить. — И Ленька сделал головокружительный кульбит.

— М-да! — Олег огорчился. — Он сразу на фронт попадет. А мы, пока учить будут то здесь, то в летной школе, наверняка опоздаем.

На аэродроме нас разместили в палатках. Летали мы по ускоренной программе, в три смены — от зари до зари. Но все же нас с Олегом однажды отпустили в город. Третьего июля у него был день рождения. Обычно его не отмечали: Олег противился, да и не многие семьи в ту пору позволяли себе такие праздники. Но тут тетя Вера прислала на аэродром Зойку:

— Как хочешь, Олег, хоть сбеги, но должен с мамой сегодня побыть. Она плачет, говорит: может, в последний раз. Ты же у нас с ней один мужчина!

В этот день впервые с начала войны выступал по радио Сталин. К Пролеткиным набились все, у кого не было репродукторов. Пришла и моя мать. Пока звучал спокойный, даже медлительный голос Сталина с мягким грузинским акцентом, не мешавшим ему, однако, четко произносить каждое слово, отчего оно казалось особенно весомым, она сидела окаменевшая с полуоткрытым ртом. Но как только голос смолк и в доме наступила мертвая тишина, изумленно протянула:

— Бабоньки! К кому же он так? «Братья и сестры…»

— Да к тебе же, дура! Все мы теперь братья и сестры…

— Не… — мать покачала головой. — Братья и сестры бывают во Христе. А он безбожник.

— Дура! Васька! Ради бога, уведи ее от греха!