Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Но еще и в ту пору она и про дом забывала напрочь, если кто-нибудь из бесчисленных ее товарок, оббив все пороги у городских властей в безуспешных хлопотах по своему житейскому делу (усадьбу разделить, прописать родственника, пенсию получить или пособие, сына в пионерлагерь отправить — да мало ли что еще!), к ней, как к последней инстанции, обращался:

— Не могу больше, Вера. Волокитят, и все! Магарыч, что ли, ждут? А чего с меня взять? Ты же всю мою жизнь наизусть знаешь…

— Что еще за магарыч?! — возмутится тетя Вера. — И думать об этом забудь. Не затем мы их в кресла сажали, чтобы магарычами баловать… Ну-ка, кто там еще волокитит? Я всех наших начальников наперечет знаю, еще с гражданской войны и через Ивана…

Водрузив на вздернутый нос дешевенькие очки, она подолгу корпела над чужими бумагами, дотошно выспрашивала жалобщицу о всех ее мытарствах, и если видела, что дело правое и брало оно тетю Веру за душу, то повязывалась Вера Ивановна красным делегатским платком и кому-то грозила:

— Ну, я ему покажу! Зажирел!

Укрыться, уклониться от ее атак еще и тогда никому из начальников не удавалось. В кабинет не пробьется, так на ходу и прилюдно владельца его перехватит, а то и дома. Не его самого, так жену — и на ту напустится:

— С твоим-то что деется? Ослепла? Людей перестал замечать! До чего ж так докатится — понимаешь?

Не жену, так знакомых его, подчиненных, — добрых полгорода на ноги поставит из-за одной горемыки, пока не добьется, чтоб волокитчик увидел, как, отмахнувшись от нее, он неизбежно пострадает сам — одного срама не оберется.

А уж когда из домашней хозяйки превратилась тетя Вера в заводскую работницу, тут ее горячая душа и новые права обрела.

Начала, правда, Вера Пролеткина с дела незавидного — с посудомойки в цеховой столовой, а летом — в заводском пионерлагере. Директор Прохоров, навестив его по случаю закрытия сезона, устроил в благодарность сотрудникам торжественный ужин, а на нем тетю Веру даже пожурил:

— Что ж ты ко мне не зашла? Разве получше не нашли бы работы? С гражданской помню, знаю способности. Да и память об Иване Сергеевиче чтим.

— Чего к вам заходить?! — вроде бы шутки ради отмахнулась тетя Вера, зыркнув, однако, по сторонам — все ли их слушают. — Вам не только о нас, а и о детях наших подумать как следует некогда. Все о плане да о заводе. — И внезапно, как у себя дома, рассердилась: — За работу нас благодарили, лагерь здравницей назвали… Спасибочки! А я на вашем месте вызвала б на ковер всех, кто тут его городил, да с песочком отдраила — за головотяпство. А песочка у нас попросите: досыта наглотались его за лето — вместе с детьми. Как ветер, так у всех на зубах и скрипит, а из тарелок горстями выгребаем. Палаток тут понатыкали в песках — не лагерь, а цыганский табор… Одно благо, что у реки…

— Чего тебе надо? Солнце, воздух и вода, как положено! — перебил тогда тетю Веру вечно льнувший к начальству Федор Ковригин. — И лес недалече. А с песочком — что? Сладим!.. Асфальт положим, фанерные домики вместо палаток поставим, озеленим… Москва-то не сразу строилась.

— Не сразу, да на месте! — От Федора тетя Вера просто напросто отмахнулась — и снова к директору. — Этим создателям только б к заводу поближе, чтоб далеко не возить… Эх, мужики, мужики! По-мужицки и судите!.. «Солнце, воздух…» А где красота? Где уют? На чем душе отдохнуть? Да разве у нас мало мест для лагеря можно подобрать? Вам бы у прежних господ поучиться — они-то знали, где отдыхать!

— Вон ты куда? У господ… — попробовал отшутиться директор.

— А чем же наши дети хуже господских? — вдруг встала и подбоченилась тетя Вера.

— Хуже? Нет… Почему? Я так не сказал… — Прохоров оглянулся вокруг, ожидая подмоги, но тетя Вера будто заворожила всех своей смелой выходкой. И он спросил: — А что ж это за места-то такие — господские?

— А хотя бы наш Утюжок! — без раздумья воскликнула тетя Вера и кивнула на Ковригина. — Он знает, в одной деревне росли… Вот где царский убег да красота!

— Фьить! — присвистнул Ковригин. — Да туда никакой машиной не добраться. Только пароходом…

— Что ж! — решил неожиданно директор. — Отправимся пароходом! Покажешь, Вера, где господа отдыхали?

— А почему бы и нет?!

Агитировать директора о переносе туда заводской пионерской здравницы больше фактически не пришлось. Когда вдали перед катером, зафрахтованным Ковригиным у военных, замаячил высокий лесистый изгиб, Прохоров воскликнул:

— Вот где красотища-то!

— Туда и плывем, — обрадовалась тетя Вера.

Когда причаливали к глухому берегу, директор еще проворчал:

— А как же тут с детьми да с грузами кантоваться? Пристань-то на том берегу?

— Свою поставим! — нашлась тетя Вера. — Много ли надо? Железный поплавок да сходни. Тут место глыбкое. А чуть подальше мель да песочек — как раз для ребячьей купальни…

Она сводила директора и туда, и на склон горы, где на просторной террасе мог разместиться любой лагерь, и даже к тому родниковому колодцу, где можно «ведрами пить и не потеть». Там директор и пожал ей руку:

— Что ж! Спасибо, Вера, за идею! За нашу «Лесную сказку»! Так и предлагаю лагерь назвать. А чтоб не испортили всю эту красоту наши строители, чтобы справились в срок, мы тебя к ним и прикомандируем — вроде нашего ОТК! Чуть что не так, бей тревогу, нас тормоши — идет?..

Ее именем, будь моя воля, я этот прекрасный, а ныне и образцовый лагерь и назвал бы. Всю осень и зиму провела тетя Вера на Утюжке со строителями, бывая дома только наездами, а потом целых три довоенных лета подряд была в нем завхозом — да таким, что заведовала, казалось, не только всем огромным хозяйством, заботясь о кухне, о лучшем устройстве ребятишек, но — чему я сам свидетель — и о настроении всех. Недаром через своих детей ее узнал и полюбил весь завод. И неспроста, когда не заладились дела на фабрике-кухне, Прохоров предложил:

— Веру надо туда, Пролеткину!

Когда завод эвакуировали, сумела Вера Ивановна по просьбе завкома быстро развернуть в чужом сибирском городе свои детсады и ясли, навела порядок в заводской столовой, где пригрелись поначалу жулики и прихлебатели. А сколько делала она для людей сверх всяких обязанностей?!

Отправив семьи в глубокий тыл, часть рабочих перешла при опустевшем заводе на казарменное положение — вывозили остатки оборудования, готовились с приближением немцев взорвать цехи и уйти в партизаны. А те, кто уехал с первыми эшелонами, по прибытии в Сибирь дневали и ночевали на отведенной под завод площадке и семей подолгу не видели.

Детей и женщин свезли в старые бараки, по-сибирски — балки, разместили по две-три семьи в клетушке, сказали: «Временно!» И будто навсегда забыли.

Стояли морозы, над городом, зажатым сопками, даже днем висела не пробиваемая солнцем мгла. Щитовые печи не спасали от холода. Матери боялись распеленывать младенцев и ревели отчаяннее их. Тетя Вера женщин стыдила: