Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Под окнами дома, вполоборота ко мне, скосив глаза в сторону, стояла в мерцающем сквозь листву свете девушка в коротеньком платье в горошек, туго перетянутом лаковым ремешком, и будто к чему-то прислушивалась. Раза два или три ее глаза словно случайно стрельнули и в меня, но так строго и даже сердито, будто я ей мешал сосредоточиться на чем-то своем.

Зойка и прежде частенько от всего будто бы отключалась — с легкой, чего-то ожидающей улыбкой, боковые ее мимолетные взгляды были тоже легкими и просветленными, поселяли во мне приятную созерцательность. Теперь Зойка смотрела и будто так, как прежде, и совсем иначе, точно гордилась и строгой фигурой своей, и зрелым девичеством; узнал я ее, пожалуй, только по нежному, с двугривенный шраму на тронутой загаром икре.

«Зойка!» Нет, я не окликнул ее, но губы мои сами растянулись в улыбке, когда припомнил, как нес эту сестренку — и не Олегову, а будто свою! — на руках, ревущую в голос, после того как, целясь в бревно, она промахнулась и всадила в ногу тяжелую железную скобу.

— Зойка, здравствуй! — вымолвил я наконец.

— Здравствуй, — вяло обронила она и тут же скрылась в доме.

— Ха-ха! Ха-ха! — Зажигин не рассмеялся, а словно в ладоши прихлопнул. — Умора! А мне представляться не надо? Узнал? Могу и представиться: уездный учителишка. Раб этого дома… Куплен не за сребреники, а за монету мягкую — пух души, дурман обаяния…

— Николай! — донесся с террасы строгий девический голос Зойки. — Не паясничай!

— Рад бы, да не могу. Не жизнь, а потеха! — Бледно-голубые глаза Николая озорно лучились. — Проклинаю день, когда повстречал в Сибири Олега. Он, как говорится, и спас меня — так поступают советские люди! Глядишь, давно бы Колька Зажигин отдал концы, дал дуба, сыграл бы в ящик — как там еще?.. И не терзался б теперь от благодарности. А то как уличный пес: кто накормил, погладил, за тем и потащился. Аж руку лизнуть благодетелю хочется!

— Уймись, Николай! — уже гневно крикнула Зойка.

— Айн момент! Думаешь, Васька лучше меня? Ха-ха! Ха-ха! Как бы не так! Небось сюда, домой не заглянув, притопал.

Зажигин сгорбился, взял меня под руку и с таинственным видом усадил на скамью.

— К Зойке сейчас не подступиться, — прошептал, подсаживаясь ко мне. — Сердитая — до ужаса! Из-за Олега. Он всю ее перемутил… При мне было. Я последним вас провожал — помнишь? — и первым его встретил. Случайно! Зашел на вокзал за газетами и обалдел — Олег! Он и телеграммы не отстукал о приезде, как с неба свалился. А у Зойки Петька Щербатый, бывший сосед ваш. Он к ней как приклеенный, еще с Сибири. Не то чтоб влюбленный, отцы ж между ними — стена! А так…

— Сплетничаешь?! — Зойка показалась в окошке дома и чем-то в Зажигина запустила.

Тот увернулся, со смехом отскочил к калитке.

— Третий лишний, Зоинька? Вас понял. Ха-ха!.. Оревуар — тире — до скорой встречи! — Николай хотел сделать игривый жест, но споткнулся о порожек калитки и уже с улицы крикнул: — Я заскочу как-нибудь, Васька! А ты в школу ко мне загляни. Она на том же месте!

— Какой он стал, Зажигин… — сказал я, тяготясь до странности строгим и будто отрешенным взглядом Зойки.

— Какой? — Она слегка повела плечами. — Обыкновенный. — И отступила в комнату. — Что ж под окном? Заходи в дом.

Но задержала меня Зоя на террасе, встав у окна и глядя куда-то в сад.

— Ну что ты смотришь? — задев меня мимолетным взглядом, она покраснела, заперебирала чуткими пальцами связку дешевеньких бус. — Изучать будешь? Судить, как и Олег? Тот, еще нога за порогом, с допросом: как живешь, для чего, почему дальше не учишься? В фельдшерицы навек записалась?.. Сразу всю душу взбаламутил. Я далее разревелась. Ведь было так: он не пишет — мать в слезы: «Погиб!»… Я креплюсь, утешаю, боялась, камнем стану… Думаете, только у вас был фронт?!

Ее глаза впервые открыто задержались на мне, но легкая зеленца их не разлетелась, как прежде, веселыми «кузнечиками», а снова отплыла к саду. Передо мной была незнакомка. Копешка светло-русых волос над выпуклым лбом сужала и удлиняла ее слегка вскинутое, обостренное лицо с тонкими черточками прямых бровей, с чуть вздернутым кончиком носа и спокойной линией рта. Вся прежняя Зойкина живость теперь словно бы спряталась внутрь, и только руки ее то неспешно всплывали от связки бус к прическе, то охорашивали платье или устало опускались, чтобы вскоре все повторить сначала.

— Ну, что ты смотришь?

Встав коленом на табурет, Зойка одернула платье, окинула меня быстрыми боковыми взглядами и вновь отвернулась к окну с явным пониманием: это даже необходимо, чтобы я, как завороженный, ее рассматривал. И я смотрел на нее, как не смотрел еще ни на одну девушку в жизни, удивлялся чуду ее двадцати лет и будто со стороны видел, как и сам от возникшего тепла в груди расползаюсь в улыбке, как чуть ли не шепчу ей что-то глупое: «Зойка, Зойка… Это — ты, а это — я… Это — мы, мы тут снова…» И все это я действительно в себе чувствовал, но выдохнул лишь одно:

— М-м-да!

— Что? — Зойка вдруг покраснела. — Вот ты какой стал!

— Какой? — И я почему-то смутился.

— Ладно! — Она разом пригасила короткий смешок. — Разговоры потом. А теперь — самовар! Скорей надо самовар ставить, а то от мамы влетит!..

Она не успела. Увешанная сумками, на крылечко уже поднималась тетя Вера.

— Где вы тут? — крикнула с порога. — Самовар не готов?

Весь тот вечер я провел у Пролеткиных. Память о нем — память о празднике, первом торжественном празднике моей души, а говоря точнее, и второго ее рождения.

Тетя Вера заявилась неузнаваемой, без тени усталости, с вдохновенным лицом, веселыми глазами.

— Зойка, за водой! — командовала она. — Да принеси от реки, ключевой! А ты, Васятка, в сарай! Испытай, как мы в войну в одиночку от одного бревна дровишки добывали. — А сама вдруг запела — сильно, в голос, словно уже насиделась за столом:

Зойка даже попятилась.

— Мам, ты что?! Вся улица сбежится!..

— А мне того и надо! Или права не имеем? Гулять нынче будем!

Посреди сарая лежало толстое длинное березовое бревно, словно обгрызенное с торца. Я скинул китель, поднял топор и стал мерекать, как к нему подступиться. Рубить на части — бог знает сколько провозишься. Ударил вдоль — только жалкую щепочку вывернул.

— Что? Загадка? — В сарай заглянула тетя Вера.

— Распилить бы сначала.

— Факт! Да когда, кому? То Зойка на работе, то я. Так вот и тюкали. — Она бросила мне полотенце. — Иди-ка лучше освежись на речке, а щепочек для самовара я и по двору наберу.

Совет ее запоздал. Дом Пролеткиных уже превращался в знакомый мне с детства дом открытых дверей.