Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Тогда Зойка вместе с Петром сходила к Хватову — в надежде на его мудрый совет. И Терентий Петра немного успокоил:

— Ты, золотая рота, на себя все берешь, так и правда свихнешься. А ты научись перекладывать и на других, они не меньше тебя за эту золотую роту в ответе. Не хотят тебя слушать — пиши бумагу, докладную по начальству, а копию береги для отчета. Пиши и пиши, капля камень долбит.

Он и еще кое-что Петру присоветовал, и тот приободрился, дела немного получше пошли. Чем дожидаться его докладных — они иногда и на стол Прохорова попадали, — стали находить, что лучше быть к Петру поотзывчивее, а значит, и к его подопечным. Но незадолго перед приездом Олега перехватил Петра в своем механическом цехе Ковригин:

— Это ты, писака, на нас докладные строчишь? На лучших наших рабочих и мастеров поклеп возводишь? А кто ты такой, думаешь, мне неизвестно? Яблочко от яблони недалеко падает! Хочешь, чтобы и я написал докладную о твоем папаше?.. Вон из моего цеха! Мы знамя недаром получаем и лучше знаем, кто у нас кто!

Случилось это при людях, тех же ремесленниках, и Петр был в страхе, что история его отца перед ними откроется. Дня три промучился в одиночку, потом пришел к Зойке, совершенно неузнаваемый:

— Мне лучше отсюда уехать куда подальше, где не будут за отца глаза колоть.

Тут даже Терентий Хватов растерялся — затрясся, обнял Петра:

— Сынок! Тебе, уедешь, может, и, правда, лучше будет. А нам? Не могу я и тебя потерять… Хочешь, живи у меня, забудь про все, займись одной учебой.

На следующий день он нашел Щербатого и сообщил, что в их училище свободна должность замполита и Петра на нее готовы взять, так как по всем статьям он к этому делу пригоден — и фронт прошел, и сам был станочником, техникум уже дошибает, а главное, хорошо знает, с чем на заводе сталкиваются выпускники, и сможет лучше их к этому подготовить. Народ-де в училище хороший, Петра не обидят, а как поставить на место Ковригина, стоит подумать. Петр уже склонялся принять такое предложение, политикой он всегда интересовался, о чем Олегу в ту первую их встречу и рассказал. А Олег его выслушал и вдруг как отрубил:

— Не имеешь права на это замполитство! Ковригин-то торжествует? А ты дезертиром окажешься! И кого воспитаешь? Хлюпиков, слабаков?

Петр и слова не смог вымолвить — побледнел так, что и Олег за него испугался, положил руку на плечо:

— У тебя цела докладная на Ковригина, можешь мне показать?

А все бумаги свои и ценные книги Петр хранил у Зойки. Уединились Олег с Петром, допоздна в бумагах его разбирались…

— Вот выходит, я их и свела! — помолчав, добавила к своему рассказу Зойка. — Наутро Олег с бумагами Петькиными в горком партии, а там за него и схватились: на заводе у нас за год три комсорга сменилось — один в деньгах запутался, другой в девчонках, морально неустойчивый, а третий сразу заныл, стал обратно в свой цех проситься, ничего у него в комитете не клеилось; вот Олега туда и сосватали. Вернулся из горкома: «Все! — говорит. — Передай Петру, чтоб не смел увольняться с завода. Не я буду, если не наведем у Ковригина порядок. А сначала я заставлю Федора перед Петром извиниться». Пошел к Ковригину в цех, да обжегся… А теперь…

— Ах, вы тут! — раздался веселый голос тети Веры. — С нами скучно? А я давно так не веселилась. Тебе, Васятка, спасибо.

Она втиснулась между нами, обняла за плечи.

— А в лагерь я поеду! — сказала сердито. — Куда же деваться? Сам директор просит. — И, тут же встав, она со смехом толкнула нас друг к другу. — А вы идите-ка погуляйте! Чего вам с нами, стариками, делать? У нас свои разговоры… Я лодку у Хватовых спрошу. Терентий не откажет. Вот и покатаетесь. Красотища!..

— Ты, мама, совсем?.. — Зойка притронулась пальцем к виску.

Но тетя Вера уже выскользнула за калитку и скоро вернулась с веслами и ключом.

— Крайняя… За железный колышек привязана. Лодка сухая, легкая… Ну?

— Вечно ты, мама… — начала было Зойка и вдруг — азартно и властно: — Бежим? Через сад…

По извилистой тропке, пригибаясь под ветками яблонь и вишен, она подвела меня к забору и, раздвинув доски, первой выбралась на «блюдечко». Я вылез за ней, выпрямился, и мне показалось, что тьма пропала, а сам я стремительно расту. Сначала представилась Зойка на краю обрыва, потом лодки, тихо трущиеся друг о друга просмоленными боками, потом, за лунным разливом реки, дымящийся луг и даже зубчатая кромка леса на горизонте — знакомая с детства картина. И церковь на горе у дальней излучины, и песчаные косы на перекате, и дряхлая вышка на острове, заросшем кустарником, и пашни на склонах, и непролазные джунгли ивняка на другом берегу.

Но Зойка уже спускалась к реке — цокали камешки по обрыву.

— Левее бери! Не забыл? — донеслось из тьмы.

Я осторожно нащупал первую опору, затем вторую, и скоро ноги понесли меня с камня на камень и чудом остановили только у кромки воды. А Зойка уже звала меня откуда-то сбоку.

— Сюда, скорее!..

Стоя в лодке, она приняла весла, пропустила меня на корму. Мое место, конечно, было не там. Мне пришло это в голову лишь после того, как Зойка едва не сорвалась в воду, отталкивая лодку от берега, а взявшись за весла, подняла кучу брызг.

— Дай мне, — с запозданием попросил я.

— Догадался все-таки! — засмеялась она, — Прогресс!

Тяжелая плоскодонка завихляла от моих неровных гребков, но я вошел в ритм, и вода зажурчала сердитей от нарастания скорости. Город уплыл за корму, замерцал огоньками, как догорающий костер грудой угольков. В свете луны лениво ворошились над рекой заблудшие облака. Зойка в белом платье застыла на корме «спящей царевной».

А я?.. Меня опять сподобило увидеть себя как бы со стороны — в ситуации, прежде совершенно немыслимой. Посреди пустынной реки, смутно знакомой мне и незнакомой, плыл я наедине с девушкой, чем-то меня волнующей, но прямо-таки закоченевшей от моей немоты. И я усмехался про себя над тем увальнем в лодке, который, расстегнув китель, только яростно ворочал веслами, не зная, на что способен еще, и будто не веря, что все наяву и что он — это он, а «спящая царевна» — та, что прежде была Зойкой, а теперь чего-то от него ожидает. Чего?..

И вдруг мне представилось, что в лодке таится и еще кто-то, помимо нас, — она от этого даже потяжелела!.. Олег? Нет, он всегда был с нами и даже в нас, и это меня с Зойкой только объединяло. Об Олеге она, как и прежде, не таясь, поразмышляла бы со мной. Лишь перед братом она всегда немного робела. Чтобы не показаться, ему смешной, по десять раз обсуждала со мной все, о чем собиралась разговаривать с ним. Робеет перед братом и сейчас. Недаром до сих пор не открылась ему в наболевшем. А мне?..

Я перестал грести и уже подбирал слова, пригодные расположить «царевну» к откровенности, как вдруг сам же и воспротивился этому: «Не надо! Не хочу!» И я сильнее налег на весла, словно хотел убежать от того, еще неизвестного, чем разъединили нас годы.