Арнольд Каштанов - Заводской район

— Ко-о-оля! — отчаянно кричала она.

— Не глухой.

Он заглянул в ее ведерко и втайне порадовался: ягод было на три четверти, не больше. Водитель тащил полную корзинку, Николай при­кинул: «Литров пять будет». Немного расстроился, но утешил себя: «Конечно, парень молодой. Если б не моя поясница..»

Поляна ослепила солнцем, оглушила криками. На другом ее кон­це стоял кораллового цвета «МАЗ-500» с желтым крытым кузовом, вокруг сновали люди. В центре поляны молодежь в купальниках иг­рала в мяч.

— Иди искупайся,— сказала Нина.

— А тут речка есть?

— Ходил-ходил и не видел.

Николай, стараясь не кряхтеть — Нина была близко,— лег в тени автобуса на спину и подумал, что встать уже не сможет. Рядом стоя­ла корзина Ивана. Николай дотянулся, приподнял закрывающую мар­лю, заглянул — почти пустая. От круга играющих отделилась гутта­перчевая фигура, черная на ослепительном небе, направилась к нему. Упала рядом и оказалась Иваном. Иван покосился на добычу брата, спросил:

— Что ж так мало?

Николай отвернулся.

— Иван, Иван! — звали девушки из круга.

— Не могу! И так старуха ревнует! — Он вытянулся рядом с бра­том, потянул носом воздух и блаженно застонал.— Благодать, а, Ми­кола? Слышишь?

— Что слышишь?

— Слышишь, щами пахнет? Золото у меня, а не жена.

При мысли о еде Николай почувствовал дурноту. Напекло, на­верно, без картузика.

На пластиковой скатерти горками лежали помидоры, огурцы и яблоки, кучей на блюде — жареные цыплята. Стояли бутылки с пи­вом и лимонадом. Иван открывал консервы, сын Николая расставлял стаканы и тарелки, заговорщицки подмигивая, дядя и племянник тай­ком от всех подбрасывали друг другу кусочки. Водителю, который из скромности все держался в стороне, поручили резать хлеб, он тоже втихомолку жевал корочку. Верка привела от родника перемытых детей, и стали рассаживаться на траве. Женщины притащили на кри­вой палке громадную закопченную кастрюлю со щами.

— Ну где он?

— Микола!

— Папа, ты где? Опять пропал!

Стараясь не показать, как трудно ему это, Николай поднялся, подошел к ним. «Зачем мне нужна была эта малина?» Он слишком устал и почти не ел. Впрочем, он никогда не замечал, что ест.

Иван смешил детей.

— Эх, сейчас бы огурчика,— мечтательно говорил он, а дети про­тягивали ему огурцы, кричали хором:

— А вот и огурчик!

Иван изображал счастливое изумление:

— Как же я их не заметил?

Через минуту:

— Эх, сейчас бы курочку...

Дети падали от смеха:

— А вот и курочка!

И опять счастливо изумлялся Иван. Глядя на покатывающихся детей, смеялись и матери. Дети сами начали играть: «Эх, сейчас бы...» — а матери радовались их аппетиту. Каждый бы день так! Вера смеялась заразительнее всех, смотрела отцу в рот: что он еще при­думает?

— Эх, сейчас бы... водочки! — сказал он.

Водитель захохотал.

— Только не тебе,— сказал Иван и потянулся за бутылкой.

Верка зашептала что-то на ухо матери.

— Сейчас можно,— благодушно сказала Галина.

После обеда взрослых разморило. Наскоро все собрали и улег­лись в тень. Братья лежали рядом и смотрели на играющих в мяч. Иван любовался бойкой и ловкой девушкой и, когда она отбивала мяч, тихонько смеялся. Николай тоже следил за игрой. Его раздра­жал самоуверенный парень. Играл тот плохо, но изображал масте­ра — резал и все время портил мячи, к досаде Николая. Вскоре Николай его возненавидел, а когда парень похлопал девушку по спи­не, отвернулся и закрыл глаза.

Иван покосился на брата: «Переживает. Все о цехе думает». Он подумал, что мир устроен несправедливо: ему всегда хорошо, хоть живет он только для себя, а брат живет для людей, и ему плохо. Од­нако, несмотря на эту мысль, стыдно Ивану не стало. Ему действи­тельно было хорошо. Он чувствовал, хоть не мог выразить это слова­ми, что глубже этой несправедливости существует какая-то другая справедливость, по которой он и Николай не в долгу друг перед другом.

— Ну, что решил, Микола?

— О чем ты?.. А-а-а... Буду работать.

Николай и не вспоминал о цехе. Со вчерашнего вечера все стало ясно и просто — он успокоился.

Неделю назад, когда приступ радикулита затих, он позвонил Буг­рову: «Помнишь наш разговор? Ты не передумал меня к себе взять?» И тогда он впервые услышал то, что потом часто слышал от людей самых разных: «Что ж ты три дня назад (неделю назад, месяц назад, вчера, позавчера) не позвонил? Вот только-только взяли человека!» Некоторые ему говорили прямо: «Хоть статью в трудовой книжке из­мени, не сорок семь «в». Попроси Грачева, пусть по собственному желанию оформит. Нас тоже без конца комиссии проверяют. Я бы лично тебя хоть сию минуту взял на любое место». И все-таки нашелся человек, который согласился его взять. Видимо, делал он это в пику Грачеву, да и нужен ему был крепкий мужик. «Но смотри,— сказал.— Даю тебе отсталый цех, но чтобы через полгода было пер­вое место по заводу. Победителей не судят». «Не беспокойся»,— по­обещал Николай.

На следующий день впервые после болезни он вышел на работу. Зашел в приемную и узнал: Грачева нет, улетел в Москву. Приказа на увольнение Важника тоже нет.

Странная в тот день получилась оперативка в цехе. Слишком уж было тихо. Слишком прислушивались к каждому слову Николая, пы­тались догадаться: остается он или нет? А он и сам не знал этого. Ни­когда его указания не выполнялись так старательно. Невольно поду­мал: зря сдали нервы тогда с Грачевым, может, обошлось бы. Николай держался, как будто ничего не случилось, отгоняя мысль, что, навер­но, в это время в канцелярских дебрях завода движется своим путем бумага, на которой уже записан, как в «Книге судеб», его завтрашний день.

Вечером Николая вызвал Сысоев. Сказал: «Григорьич наш на ме­сяц вылетает в Италию. Прямо из Москвы». Хитро улыбаясь, он за­молчал, дал Николаю время оценить новость. Тот ничего не понимал, и Сысоев разъяснил: «В общем, думаю, вернется сюда в октябре, не раньше. — Он опять помолчал и, перестав надеяться на сообразитель­ность Николая, добавил: — Приказ — догадываешься, какой? — он подписать не успел. Думал, видно, обернется в Москве за день-другой, ничего мне не передал. Приказ-то подготовили, но такие бумаги, я считаю, не в моей компетенции. Вполне могут обождать... Ты усек?» «Нет,— сказал Николай.— Месяц раньше, месяц позже — не все равно?» — «Смотри, тебе виднее. Но если б у меня было заявление «по собственному желанию», я бы его подписал. Зачем портить трудовую книжку?» — «Месяца два, значит, у меня есть?» — «В общем-то, по-моему, есть. Что завтра будет — не знаю. Сегодня кое-что для тебя сделать могу. А то как-то паршиво все получилось». Николай едва удержался от слов благодарности. За что Сысоева благодарить? Ему ничего это не стоит. Завтра положение изменится, и он подпишет приказ. Так, значит. Теперь его кто угодно на работу возьмет, Нико­лай Важник многим нужен...