Арнольд Каштанов - Заводской район

Она была удручена. Усадила его на кухне, спросила о чем-то и забыла выслушать ответ. Аркадий замолчал. Тоня стала рассказывать о цехе, а он не постигал смысла слов, но все понимал, счастливый тем, что слушает и смотрит на нее.

— Ты извини, что я сегодня такая,— сказала она.— Просто страшно устала.. Нет, нет, все складывается нормально.. Важник? Он сказал: «Иди, мне некогда». А я к нему уже с заявлением пришла, увольняться. Нервы... А что ты хочешь... Так мне все надоело... На­доели, Аркадий, грязь, ругань, шум... К Тесову, что ли, в институт пойти? Никуда не хочется. Лечь бы да лежать. Хочешь, я оладьи сделаю? Кефир пропадает.. Противно все, цех осточертел.

Она забыла, что вчера отчаянно боялась потерять этот цех. Арка­дий смотрел, как движется она от стола к плите, от плиты к холо­дильнику, как ее рука сбивает ложкой в тарелке жидкое тесто.

От внезапной мысли глаза ее стали большими и испуган­ными.

— Ты не звонил вчера Грачеву?

Оглушенный ее взглядом, он на мгновение перестал существо­вать, а потом, обнаружив себя по-прежнему сидящим на табуретке в ее кухне, долго пытался вспомнить, кто такой Грачев.

— Нет.

— Уфф... Я уж испугалась, подумала, твоя работа.

Тоня отвернулась к столу и, задним числом удивившись чему-то, бросила на Аркадия короткий любопытный взгляд. И тут же отвела глаза.

— А как у тебя... дела?

Он догадался: женское чутье удержало ее от вопроса об Ане. И то, что она именно сейчас хотела спросить про Аню, и то, что не спросила, и то, что он понял все это, было непривычной радостью понимания. Усталость ее и безразличие ко всему казались чем-то вто­ростепенным и легкоустранимым. Аркадий заставлял себя сочувство­вать ей, но не верилось, что в ней нет того радостного чувства, кото­рое было в нем, и, удивляясь своей черствости, он все равно не мог сочувствовать. Насилуя себя, он расспрашивал о цехе, советовал что-то, и она не замечала неискренности и, как будто его советы помогли ей, повеселела. На самом деле помогли ей не эти советы, а то, что она нечаянно увидела вдруг на его лице и чего еще не решилась понять.

Он стал приходить почти ежедневно. Чувствуя, что ежедневно приходить нельзя и это может быть неприятно ей, иногда он про­пускал вечера. Впрочем, такое бывало редко. Чаще всего, уже убедив себя не идти, он логически опровергал свое решение: «А почему не идти? Если я надоедаю ей, она может дать мне знать. Женщины уме­ют говорить такие вещи. Мы с ней всегда откровенны друг с другом. Я бы на ее месте так и сказал: хватит трепаться, я хочу спать. Она понимает, что я не обижусь. Действительно мне с ней интересно, ин­тересно ее понять. Удивительно, как мало я ее понимаю».

Он, который всегда пытался объяснить малейшие свои душевные движения, теперь совсем не задумывался о чувстве, заполнившем его жизнь. Именно теперь жизнь стала казаться понятной и не требую­щей объяснений.

Прошла неделя. В выходной они уехали за город, купались в озе­ре, лежали на песке. В их разговорах установился тон шутливого под­дразнивания и беспечности. Им было хорошо вдвоем, и оба чувство­вали, что их отношения такими остаться не могут и независимо от их воли и желания должны измениться, и оттого было тревожно, оттого они не могли изменить этот шутливый тон.

На озере Тоня сумела забыть заводские тревоги. Болел Важник, ходили слухи, что вместо него поставят Шемчака, цех жил нервно. Только Аркадий отвлекал от этого, а здесь, на озере, она и о нем за­была, лежала без мыслей, чувствуя кожей солнце и ветерок. Солнце заходило, остывал песок, пляж пустел, а Тоне все не хотелось возвра­щаться домой, хоть они не позаботились заранее о еде и очень про­голодались. На городском вокзале сразу побежали в буфет и, стоя за высоким мраморным столиком, ели бутерброды, запивая их пивом. Тоне было хорошо, и сознание, что причина этого в нем, ошеломляло Аркадия.

— Ну как? — спросил он.

— Замечательно,— сказала Тоня.— И тебе тоже?

— Разве ты сомневаешься?

Подумав, она сказала:

— Сомневаюсь.

— Ты хорошо выглядишь,— сказал Аркадий.— Я прописываю те­бе еженедельные купания...

— Почему ты не женишься?

— Это идея,— сказал он.— Никогда не думал о ней. Давай по­женимся.

— Тебе необходимы дети,— сказала Тоня.— Увидишь, насколько легче станет жить. И жена должна быть на десять лет моложе тебя.

— Мне сорок пять. Тебе сколько?

— Ты считаешь, что все уже знаешь. Никогда бездетный человек не поймет, насколько легче с детьми.

— Я предлагал тебе жениться и не помню, что ты мне ответила. Ты почему смеешься?

— Так. Люблю тебя слушать,

— За этот месяц ты, между прочим, второй человек, которому я предлагаю руку и сердце. Значит, два — ноль... Или ты переду­маешь?

— А разве я тебе отказала?

— Тоня, у меня есть один дефект. Я всегда говорю серьезно, а мой язык от себя добавляет всякую чушь. Это он от трусости. Ты не обращай на него внимания. Ты согласна?

— Подожду, пока тебе будет сорок пять. Тогда ты станешь на десять лет старше меня.

Их разговор продолжался в том же тоне, и то хорошее и радо­стное, чем жил последние дни Аркадий, исчезало в словах, обвола­кивалось игрой. Он чувствовал это, но не находил решимости отбро­сить игру. Он видел: Тоне она нравилась. Он знал также, что сам в этом виноват, что усвоенный чужой тон, смесь беспечности и разоча­рования, был когда-то его маской, но от частого и долгого употребле­ния маска срослась с лицом, а того, что прежде было лицом, он сты­дился. Маска была трусостью — расчетом сохранить достоинство при возможном поражении. Тоня ли виновата, что ничего не видит, кроме этой маски?

Недовольный собой, он простился с ней на улице и тут же пожа­лел об этом. Ему нужно было ежесекундно убеждаться, что она су­ществует. Ложь исчезла вместе со словами, в одиночестве все опять стало просто. Он позвонил Тоне из автомата, услышал ее и неожи­данно для себя сказал:

— Это аптека?

— Да,— рассмеялась она.

— Помогите...

И опять слова затуманивали игрой то, что должны были выра­зить, и он уже был доволен этой игрой и Тониной радостью от нее.

— Завтра поговорим,— наконец сказала она.— Хорошо? Сегодня уже поздно...

— Спокойной ночи...

— Спокойной ночи.

Он вышел из телефонной будки. Прошла мимо девушка и улыб­нулась, увидев его лицо. Она еще два раза оборачивалась и улыба­лась.

Вдруг он вспомнил: едва остановился телефонный диск, он услы­шал в трубке ее дыхание. Значит, она стояла у телефона и ждала его звонка.

На следующий вечер он не застал Тоню дома. Это было неожи­данной катастрофой. Весь вечер он просидел на скамейке у подъезда. Куда она могла уйти? Конечно же, осенило его, она решила сделать сюрприз и сейчас ждет его у него дома. Он побежал домой. Оттуда пробовал позвонить — не дозвонился. Тогда ему стало ясно: с ней что-то случилось. Через несколько минут он был в этом убежден, в ужасе бросился опять к ней, хотел высаживать дверь, но тут вы­глянула соседка и сказала, что Тоня ушла. Он не мог понять, зачем ей ходить куда-то одной, если есть он. Конечно, она ушла не одна. Разве он знает что-нибудь о ее жизни? Он вернулся домой, решил никогда больше ей не звонить и тут же позвонил. Она подняла труб­ку, удивилась, что он звонит так поздно. Она гуляла, а теперь прямо засыпает стоя. От счастья слышать ее он забыл все свои подозрения, но потом, ночью, вспомнил: гуляла? Что значит гуляла? Она хотела оскорбить его!