Михаил Никулин - Повести наших дней

Астах теперь говорил хуторянам: «Сверху насквозь вижу вас. Вижу с высоты кургана. Копошитесь вы там, внизу, злые как дьяволы. За никчемный шматок готовы один другого схватить за горло. Из-за шматков вам некогда порадоваться на утреннюю и вечернюю зарю. Для вас и солнце — пустяк. Снизу не видно вам, какие кругом нас просторы. А они такие — глаз от них оторвать невозможно».

Чтобы видеть красивое, чтобы в определенные минуты полюбоваться им, Астах терпел известные трудности: колодец был внизу — за питьевой водой надо ходить дальше; внизу и сад и огород, и в них часто бывали непрошеные гости. Но Астах жаловался только себе самому или кому-нибудь очень близкому. Чаще хуторскому учителю, который находил интерес подолгу разговаривать с Астахом.

«Ночью вот какую большую ветку обломили на лучшей яблоне. Живое жалко. Теперь уже с нее яблок никому не сорвать». Этим и заканчивались его жалобы.

Астах не был бездельником. Дочь (он всегда называл ее Параскевой), пара волов и старая лошадь были ему помощниками в труде на поле и дома. Но он, с молодых лет овдовевший, находил время полюбоваться красотой окружающего с той высоты, на какой теперь стояла его изба. Эту высоту стали называть сначала с улыбкой, а потом и без улыбки Астаховой высотой.

…Фашисты захватили и эти просторы степи, что раскинулись в стороны от Коншина кургана. Внезапно появились они и в хуторе Подкурганном со своими танками, пушками, автофургонами, мотоциклами… Подкургановцы о них говорили шепотом, со страхом и удивлением. И только один хуторянин, с русой, рассыпающейся по груди бородой, с доверчивыми глазами, открыто смотревшими на окружающее, мнение свое выразил вслух, без опасений. Это был Астах Грачев. Он сказал тогда хуторянам: «Я поглядел на них с высоты. Они — черви. Только в железном одеянии… Много прольют они крови. Но придет пора их погибели: черви не умеют рассудить правильно, хорошо рассудить о жизни. Черви они!»

Фашисты услышали слова Астаха Грачева. Схватили его и подвели к танку, около которого стоял генерал. Тот уже знал, что сказал о германской армии этот спокойный бородатый русский. Генерала, наверное, особенно оскорбило, что этот русский старик добродушно улыбался ему в лицо. И, не допрашивая, он распорядился расстрелять Астаха на той высоте, с которой ему показалось, что германские солдаты — черви, не умеют рассудить о жизни.

Двое суток Астах пролежал лицом к небу, но за это время не увидел ни вечерней, ни утренней зари, ни звезд, ни восхода, ни заката солнца. А он за всем этим так любил наблюдать!..

Теперь высоту, где похоронен Астах Грачев, называют Астаховой могилой, а иной раз и по-старому — Астаховой высотой. Ночью украдкой приносят цветы на могилу. По заверению деда Демки, приносят цветы и те, кто считал Астаха чудаковатым человеком…

Гибель Астаха отодвинулась от сегодняшнего дня всего лишь на две-три недели, но уже стала историей, легендой, и эта легенда прочно связала людей в их тоске по той жизни и по тому времени, когда их земля была только их землей. Память об Астахе объединила всех знавших его в ненависти к тем, кто непрошено ворвался в их жизнь, чтобы наводить свои страшные порядки… Цветы, положенные на могилу Астаха, были единственным оружием мирных людей против фашистов.

…Полина сказала:

— Мы, Тит, тоже отнесем цветы на его могилу.

— Обязательно.

— Осенью в нашем волчьем положении цветы достать трудно.

— Не достанем цветов — нарвем веток дикого вишенника. В затишье на них еще зеленые листья… Что я хочу сказать тебе, Полина, ведь и в этом деле нам поперек дороги стал не кто иной, как Семка Бобин. Получается, что бы хорошего ни вздумал сделать человек, если поблизости окажется Семка Бобин — порушит он добрые планы. Ох как давно я его знаю!.. Сколько раз хотелось устранить его из жизни. Заколебаюсь — и все тут…

И Тит Огрызков поведал Полине, ставшей для него самым близким и самым надежным другом, все, что знал о своем хуторянине Семке Бобине. И закончил свой рассказ о нем словами:

— А теперь при встрече с ним колебаний не будет.

— Тит, а может, мне… его… Сразу потом за всех отмоюсь в ключевой воде…

— Нет. Я и так, Полина, у тебя в долгу за вчерашнего полицая… Он надолго забрал из твоих глаз радость. А мне она нужна.

— А ты не боишься, Тит, что Семка Бобин унесет с собой из твоих глаз то самое, что мне теперь дорого?

— Немного унесет. Мужского в них прибавится.

…А теперь они идут кустарниками. Идут крадучись, избегая зашуршать, разговаривают только шепотом. По склону кургана понемногу они забирают выше и выше. Они ищут скрытое место, откуда безопасней и лучше было бы наблюдать за могилой Астаха и за всем, что делается в хуторе Подкурганном.

Уже два, а может быть, и три часа из-за кустов, с высокого места на склоне кургана, ведут они наблюдения. Перед ними покатый склон. Низкая трава, побуревшая в осеннюю жару, не мешает видеть желтый крохотный бугорок взрыхленной земли. Это Астахова могила. На ней зеленое пятно, и по нему белые, как звезды, пятнышки.

Полина шепчет:

— Видишь, и этой ночью кто-то, добрая душа, не убоялся, положил букет из садовой ромашки.

Ниже по склону видна связная, под соломенной крышей, изба Астаха. За ней курган уступами сваливается в низину. Там Астахова левада, сад, огород, колодец с деревянным срубом, а над ним журавель: сооружение из двух жердей. Жердь потолще прочно врыта в землю, другая — наискось прикреплена к ней болтом. К одному концу ее подвешен груз — камень, а к другому — цепь и примкнутое к ней ведро-цебарка.

От деда Демки Огрызков узнал, что к этому колодцу хуторяне ходили «за сладкой водой». Астах гордился тем, что именно в его колодце была такая вкусная вода. Он находил время держать в порядке и деревянный сруб, и подходы к самому колодцу. Он и перелазы через плетень в леваду от поры до времени поправлял и укреплял, чтобы хуторянам было удобней и легче перелезать. Он говорил о воде своего колодца: «Такую воду мне дала земля — наша кормилица и поилица. Чего ж не поделиться этой водой с теми, кому она по вкусу?»

Теперь и Полина от Тита знала все об Астаховом колодце.

— Ты говоришь, Тит, что у колодца всегда можно было видеть людей? А теперь около него ни души…

— Ни души, — согласился Огрызков.

Тосковал около колодца одноногий журавель. Ненужно висело на нем ведро. Никто не появлялся ни у перелазов через плетень, ни на протоптанных стежках к колодцу… За Астаховой левадой пологой дугой плотно прижался к берегам узенькой речки хутор Подкурганный. В его переулках, во дворах жизнь тоже ничем не дает знать о себе.

Полина опять нарушила молчание:

— Груня говорила мне: по берегам речки тут росли высоченные вербы. Грачи в этих вербах наводили свой порядок: так кричали — хоть уши затыкай. А ворвались в хутор фашисты — и стали кричать горластей грачей, — срубили самые высокие вербы, отправили их, должно быть, на укрепление своих окопов… Грачи замолчали и тут же куда-то улетели. И по сей день не вернулись.