Михаил Никулин - Повести наших дней

…Густо усеяна земля могилами трудовых донских казаков. Тлеют их кости во Туретчине, в сибирских лесах… Клали они головы, идя на помощь Ивану Грозному, чтобы сломить сопротивление татар. Соратничая с Петром I, они гибли в атаках против шведов… Богата была любовь их к своей родине: ее хватило не только на то, чтобы пролить за нее свою кровь, но и на то, чтобы воспеть умные дела храбрых солдат и полководцев.

…Время сровняло неровности могил, разрушило не только деревянные, но и каменные надгробия. Но в песнях героям возведены долговечные памятники. Время не в силах разрушить их. Вот строки песни, которые могли стать эпиграфом к военно-бытовым песням донских казаков:

…Пятитомник А. М. Листопадова обогатил нашу культуру, наше представление о поэтическом и музыкальном народном творчестве. Он дорог нам и как живая связь с прошлым нашего народа, и как оружие в борьбе за народность в литературе и музыке. Поэту, композитору, дирижеру в поисках революционной правды и художественной ясности ее выражения «Песни донских казаков» всегда могут оказать помощь.

«Песни донских казаков» окажут благотворное влияние на фольклорное творчество. Влияние это может стать более глубоким и активным, если профессиональные и самодеятельные хоровые коллективы поставят перед собой задачу широкой пропаганды лучших песен из пятитомного наследства Листопадова, а также пропаганды молодой советской песни, которая развивает и закрепляет художественно ценное и передовое, что было особенностью русских — донских казачьих песен!..»

Дорогой мой Николай! Кажется, я близок к завершению работы над очерком о песнях донских казаков и о Листопадове. Говорю тебе об этом глухо, потому что с последней точкой ко мне приходит самокритика. Слово это — женского рода. И моя самокритика рисуется мне степенной, пожилой женщиной, одетой просто, скромно, но под стать. По обличью она из тех, кого приходилось видеть в напряженном, строгом шуме заводских цехов, на производственном совещании, в заводском клубе… Иногда она мне кажется похожей на кого-то из тех, кого я встречал на колхозных полях в разгар работ… А может, на одной из читательских конференций?.. Она говорит мне сейчас то же самое, что часто приходилось слышать именно на читательских конференциях:

— Правильно у вас это: в песнях народа найдешь его душу. Из песен узнаешь про жизнь, про думы людей, что сложили их… И недаром про хорошие песни сказано, что из них слова не выкинешь… Ну и то будет правда, что коротенькие они, а всяких ценностей в них хоть отбавляй… Об этом надо вам дописать… Пусть об этом лишний раз подумают те, кто пишет длинно, заковыристо, бездушно… Вам это нетрудно сделать… То, что написали про Умнова, про его писания, вставьте сюда…

— Откуда вы знаете, что я написал об Умнове?

Открываю глаза. На диване я один. Моя собеседница — самокритика — бесследно пропала. Слышу далеко в коридоре чьи-то живые шаги. Вот они уже в передней, и оттуда шепотом кто-то отчетливо говорит:

— Мученик…

— Варя, заходи!

— Шепоты у всех людей одинаковы… Как ты узнал, что это я, а не Лидия Наумовна? — удивляясь, спрашивает Варя.

— Очень просто узнать: ты назвала меня мучеником, а Лидия Наумовна назвала бы мучителем…

Мы оба смеемся. Потом она меня спрашивает:

— Можно мне взять твою рукопись?.. Пока ты отдохнешь здесь, я ее снова прочитаю… Интересно, какой она стала с добавлениями.

— Да ведь добавления еще не перепечатаны на машинке, — с сожалением замечаю я.

— А я и машинку захвачу. Буду читать… и на ходу перепечатывать вставки… Поставлю суп варить и за ним буду доглядывать… Ты не знал, что я такая способная? — улыбается Варя и, быстро поцеловав меня в щеку, надевает на машинку футляр.

— Возьми, — говорю ей, — запасные ленты и щеточки для чистки шрифта. Они вон, в пластмассовой коробочке.

Открыв коробочку и проворно повернувшись к дивану, где я полулежал, она сказала:

— Я возьму на всякий случай одну ленту и одну щеточку. — Спешу ей негромко заметить: — Бери коробочку и все, что в ней есть… Хочу, чтобы нужное для моего повседневного труда понемногу переселялось к тебе… Ты не возражаешь?

Варя сразу поняла, что скрывалось за этими словами. Лицо ее порозовело, и она, вытянувшись, стояла перед столом, прямая, пристыженная, как школьница, которой задали трудный вопрос. Глядя куда-то за окно, она сказала:

— Ты об этом говоришь как-то строго и устало…

— В ролях молодых нам выступать трудно. Зритель усмешкой встретит. Пойдем к цели походкой нашего возраста.

— Но нам же еще не нужны костыли? — протестуя, спросила она и все же не повернулась в мою сторону.

— Зачем же, Варя, о костылях преждевременно?.. Я хотел сказать только то, что в труде и такие, как мы, имеют право быть молодыми…

— А любовь, чувство — это приложение? — задумчиво спросила она.

— Нет, слияние одного с другим…

— Согласна, — решительно проговорила Варя. — Вместе с тобой буду искать в труде право на молодость… искать право на молодость до самой смерти!

Но почему вдруг у нее брызнули мелкие, но такие обильные слезы? Ну будто ветер после тихого дождя сорвал с тополевых листьев накопившуюся влагу. Когда затихли ее деловые и легкие шаги и голос, запросто сказавший уже из коридора: «Приходи через три часа… И обед будет готов, и рукопись прочитана», — я задумался над ее слезами…

Николай, я вот к какому выводу пришел: солдаты творческого труда почти всегда проигрывали в обыденном личном счастье. Слезы Вари — это желание безоговорочного! Это желание молодости! Она все-таки на двенадцать лет моложе меня!.. А я ведь и в молодости был неровно молодым: все время мешали мысли, озабоченность, как бы сделать лучше то, что делаешь… Чувство ответственности было большим, а возможности куда меньше. Даже в своих временных успехах я последнее время оставался одиноким. Лидия Наумовна разуверилась в практическом смысле того, чем я занимался и занимаюсь. У нее созрела зависть к обыденно счастливым… Я стал уходить в себя, а она — уезжать к Умнову и приезжать оттуда в дорогих платьях. Нужны были терпение и выдержка, чтобы почерстветь к ее женской красоте. Любовь к труду стала благоговением перед ним!.. Как же мне не оценить слов Вари: «Вместе с тобой буду искать в труде право на молодость… искать право на молодость до самой смерти!»

После этого ты, дорогой Николай, не должен удивляться, что я сейчас подойду к книжным шкафам и стану разбирать книги: одни из них с большим правом должны остаться у Лидии Наумовны, а другие — переселиться вместе со мной к Варваре Алексеевне… Не осуди! Встаю, открываю дверцу… и говорю себе: «Конечно, на Дюма она имеет больше права… Я — на Чехова…»