Михаил Никулин - Повести наших дней

— Что батюшку тихий Дон не надо отрывать от сердца — это я беру во внимание, — сказал Аким Иванович. — Я только не возьму в толк одного: ты, значит, останешься тут, чтобы только расхаживать до меловых отрогов и в обратном направлении?.. Жить будешь ради одной прогулки?

— Ну, если поимеете доверие ко мне — приткнете к какой-нибудь работе. Руки у меня еще ничего. — И для наглядности он сжал в кулаки свои широкие и крепкие кисти рук. — Да и лет-то мне не бог весть сколько — сорок восемь…

— А давно тебе, Анисим Лаврентьевич, такие соображения пришли в голову?

— Давно. Только соображения мои были неясные, как в тумане. А недавно умный человек показал дорогу к ясному.

— Если не секрет, скажи кто?

— Терновский учитель Митрофан Петрович. Старенький он стал. Ездил в хутор Красный Яр проведать друга, тоже старого учителя. В санях вез от него стопку книг, перевязанных веревками. Он сказал: «Живем-то мы не сыто. Но ведь не в одном хлебе резон?.. Книги всегда считались духовной пищей. Вот я и запасся…» И улыбнулся доброй улыбкой. Потом пальцами что-то поискал в куценькой бородке и спросил: «Ты-то как?» А я ему: «Маюсь». — «Зря маешься. Большая правда на стороне трудовых людей. Они ее завоевали в смертельных сражениях. Ты ж это знаешь?» — «Конечно, знаю», — отвечаю ему. Говорит: «Вот и хорошо, что знаешь. Так вот, сдай нужное колхозу имущество. Трудно тебе такое сделать?..» Я молчу, думаю о своем. А он опять: «А ты через трудно сдай! Попроси, чтоб тебя оставили в родном Затишном. И тебя оставят. У тебя лично батраков не было. Когда они были у твоего отца, ты понимал их долю и был с ними человеком. Верю, что твою просьбу уважут!..» Мы встретились с ним на дороге между хуторами Обдонским и Терновым, на самой хребтине. Оттуда хорошо видно на далекое расстояние левобережную равнину и Дон… То синий, то серебряный от солнца, он в одном месте вроде стрелы, в другом — берет на изгиб… и убегает, убегает… И глазу не схватить, куда он еще дальше… Митрофан Петрович кнутиком указал на эту картину и дал последнее напутствие: «То, что видишь там, — это называется Вечная истина. Она всегда будет дорога́ сердцу каждого. Значит, есть мост к соединению. Вот об этом ты крепко подумай и не спеши сказать «нет». И этот же кнутик показал серой кобылке. И она потянула сани в Терновой, а я остался на дороге недвижимым… Я не мог знать и ведать, что он так разворочает мои внутренности. Долго стоял на дороге, как столб. В Обдонский, к зятю, не пошел. Повернул в Затишный — домой… Живот у меня не болел, а я влез на печь и лег на него. Так думать способней… А через два дня активисты приехали… Я слез с печи и помог им скорей справиться с делом. Вот и все.

Я не удивлялся, что Аким Иванович был так внимателен к рассказу Насонова. В его внимании было желание поверить, что человек может в своей душе пережить такое. Но стоило ему подумать, что этим человеком был Анисим Насонов, сын Лаврентия Насонова, от которого он столько терпел в батраках, лицо Акима Ивановича становилось пасмурным и в глазах виделась опасливая настороженность.

— Хочешь — верь, а хочешь — нет… — развел руками Аким Иванович.

Насонов промолчал. Высокий, уверенно прямой, с построжевшим лицом, он смотрел через двор, через сад Костровых, через хуторскую низину на обочину противоположного взгорья. Там, за белесой метельной дымкой, в окружении большого зимнего сада, виднелось его подворье, увенчанное красивым домом.

Все складывалось так, что Насонов сейчас пойдет домой, да и Акиму Ивановичу было над чем поразмыслить в домашней обстановке, без лишних свидетелей. Глядя на них, я подумал и о том, что цель, из-за которой мы пришли к Кострову, на какие-то часы потеряла остроту. Но я ошибся. В тот самый момент, когда Насонов сделал шаг, чтобы уйти, Костров, свирепо оттолкнув от себя быка, преградил ему дорогу:

— А ведь со мной ты говорил иначе… Мне ты пел песню про моего быка. Ты все говорил, что бык меня не пускает в колхоз… И смеялся…

Костров не говорил в обычном смысле — не то шептал, не то шипел. Он уцепился обеими руками за рукава насоновской ватной стеганки, и очень заметно было, что огрубелые, волосатые руки его мелко тряслись. Жалость вызывали и эти трясущиеся руки, и измученный вид, и низкорослость в сравнении с рядом стоящим Насоновым.

— Что молчишь? Смеялся?

— Да поди ты к черту!.. Вцепился как клещами!.. Ну смеялся! А что мне было делать — плакать? Вон чего захотел! — И Насонов коротким толчком отстранил от себя Кострова.

Скучно промычал бык и зашагал к базу.

— Про него, про твоего быка, говорил… И говорил тебе по справедливости. И смеялся, что быку дана такая сила — душу твою повесить на крюк, и чью душу — душу Андрея Кострова, красногвардейца из хутора Затишного. Как же не посмеяться над этой историей!..

И Анисим Насонов уверенной и свободной походкой пошел через костровский сад домой. Андрей кинулся было его догонять, но вернулся и в упор спросил Акима Ивановича:

— А ты, ты что мне скажешь?

— Тебе же все уже сказал Анисим.

— А ты, стало быть, теперь с верой к нему?

— Про тебя он сказал истинную правду.

— А про другое?

— Что он сказал про другое — об этом надо хорошо подумать. — И тут же Зубков обратился ко мне: — Михаил Захарович, пошли.

Мы были уже далеко от подворья Кострова, когда я оглянулся. Хозяина во дворе не было.

Но быка мы видели. Он по-прежнему скучал около ворот база, только теперь был не бурый, а белый — так густо облепило его снегом.

Аким Иванович по дороге домой осудил себя за то, что слушал рассказ Насонова, как он пришел к новым понятиям о жизни, и забыл про душевные невзгоды Андрея Кострова. А ведь шли к Кострову. И чего особенно он не мог себе простить — поставил судьей над Андреем Костровым Анисима Насонова.

Открывая калитку уже на своем подворье, Аким Иванович горячо убеждал прежде всего самого себя, хотя обращался ко мне:

— Михаил Захарович, мы еще сходим к Кострову. Вот пообедаем, чуточку отдохнем и сейчас же направимся к нему. Он нам куда роднее Насонова, и потом же, на него взирает вся Нагорная сторона хутора!..

Но опять идти к Андрею нам не пришлось. У Зубковых мы застали Елену — жену Андрея. Она только что вернулась из хутора Тернового. Ходила туда к брату, хотела услышать его совет, как ей быть с мужем. Брат только всего и сказал ей: красному гвардейцу сбиваться с широкой дороги ни к чему.

По дороге домой Елена Кострова на всякий случай зашла на почту — нет ли весточки от сына, от Сережки?.. И там ей вручили аж два письма и попросили одно из них передать Акиму Ивановичу Зубкову. И она с этими письмами прежде всего пошла не домой, а к Зубковым.

Катя к тому времени управилась со стряпней, и к нашему приходу они с Еленой Костровой успели прочитать оба письма. Они сидели за столом и улыбались.