Михаил Никулин - Повести наших дней

Из двери, что вела на кухню, послышалось шипение: что-то сильно кипело, выплескивалось на горячую плиту. Авдотья Петровна кинулась туда, на ходу фартуком вытирая мокрые глаза. И тогда Мелованов нарушил молчание:

— А ты, Аким, искусный агитат… Бабу мою в слезы вогнал… Ну, да так тому и быть. Теперь послушай моих речей. И не перебивай, потому что разговор у нас с тобой, видать, будет последним.

Аким Иванович вздохнул:

— Гляжу на тебя, Василий Калинович, и тоже думаю, что разговор у нас и в самом деле может быть последним…

— Так вот, Аким, да будет тебе известно, что в моих грудях сердце не каменное. Жалко мне покидать родное пепелище. Еще как жалко… Тут жили и дед, и бабка, и отец с матерью. Тут родился. Тут в первый раз увидел, как восходит солнце из-за Глинистого кургана. Каждую весну любовался, как майскими днями на склонах Песчаной лощины зацветали лазоревые цветы. Разные — и красные, и голубые, и желтые. Ветерок по ним — они кланяются ему… Ну, будет, — остановил он себя. — А то слезой прошибет… Колхоз идет. А он мне что сырой туман.

— Так никто ж тебя не гонит в колхоз! — не смог сдержать досады Аким Иванович.

— А ты меня не перебивай! — сердито отмахнулся Мелованов. — Знаем мы это «не гонит»! Окулаченных уже выселили из хутора, кое-кто по доброй воле уедет куда подальше, а прочим место в колхозе… И останутся в единоличниках Василий Калинович Мелованов да еще пара-тройка других хозяев… Останемся вам напоказ, на насмешку. И мы будем обходить вас одичалыми стежками. Будем угинаться, как напуганные волки.

В душе Акима Ивановича давно уже нестерпимо горело от слов Мелованова. Невозможно было ему больше молчать.

— А зачем же идти на волчью стежку? Зачем по-волчьи угинаться? — возбужденно спросил Аким Иванович. — Если ты еще человек, то тебе с бедой надо к людям! Им открой, по чем тоскуешь, о чем печалишься!.. Они поймут!

— Поймут, — невесело усмехнулся Мелованов. — Поймут… Ну, всем людям твоим я не обязан растолковывать, что у меня на сердце… Вот, допустим, иду я из станицы в Затишный, домой. Дошел до Песчаной лощины. Остановился. Загляделся на лазоревые цветки. И хочу — любуюсь ими пять, десять минут, а могу и полчаса, и час… Никто мне не указ. Живу по своим соображениям. А в колхозе ты, как старшой, обязательно спросишь: «Где ты пропадал так долго? Нашел время на цветочки любоваться!» А то вот еще что… Ты же знаешь, как наша Затишная речка в половодье гуляет. Казакам в гульбе не сравниться с ней. А мы дивуемся на нее, как она несет на мутной волне плетни, какие-то доски… Не знаю, помнишь ли ты, Аким, одну весну: речка несла целый стог сена, а на нем красный кочет. Стоит он на самой верхушке и, как самый большой командир, озирает все, что кругом… Смех и грех было глядеть на него…

И Мелованов неожиданно негромко, но от души засмеялся, пряча лицо в ладони.

— Ты, случайно, не глядел тогда на этого кочета? — спросил он Акима Ивановича.

— Старый Насонов не дал мне хорошо поглядеть на него. Подошел сзади, крутнул мне ухо и велел бегом к скотине — поить, убирать… Я ж у него тогда жил в работниках.

— Хамлет он был, твой старый Насонов. Человеку волю подрубал Насонов, а теперь вот вы… А где же эта воля вольная? — Он опять тоскливо заскучал.

Аким Иванович глубоко вздохнул:

— Ты ж вот уезжаешь на поиски «вольной воли». Найдешь — нам сюда сообщишь ее адресок. — Поднялся и вышел.

На крыльце стояла Авдотья Петровна, по-прежнему сокрушенно задумчивая. Мимоходом Аким Иванович спросил ее:

— А где же Зоя?

— От отцовских затей куда-то скрылась. Да хоть бы он не кинулся ее разыскивать… — И, переходя с тихого разговора на полушепот, попросила: — Акимушка! Зоя всей душой тянется к твоей Кате. Если получится, что Зоя одна тут останется, вы ж с Катей окажите ей поддержку.

— А как же иначе? Катя про Зою не раз мне говорила: она мне как сестра родная…

Акиму Ивановичу стало ясно, что разговор с Меловановым был у него последним, что ждать от Василия Калиновича перемен в рассуждении о жизни нет никакого смысла, и потому со двора Меловановых он уходил с гнетущей тяжестью на сердце.

Конец нашего завтрака был нерадостным. Кутерьма в семье Меловановых заставила нас призадуматься. Помню, Аким Иванович как-то сразу встряхнулся от раздумья и — ко мне:

— Михаил Захарович, а ну его к чертовой бабушке, этого Мелованова! Конечное дело, для меня главное как-то помочь несчастному положению Авдотьи Петровны и Зои. Зачем он неволит их?..

Аким Иванович достал из нагрудного кармана гимнастерки записную книжечку.

— Товарищи из агитколонны уехали нынче в район для отчета о наших делах по Затишному хутору. Мне наказ оставили. «Еще раз душевно побеседовать с Меловановым, — прочитал он. — Говорят, что он — труженик и понимает в цветоводстве и садоводстве… Михаил Захарович, дорогой товарищ, нет моих сил опять идти к нему… Но ведь и то надо понять: товарищи, что дают совет мне, — народ достойный, хорошо думающий… И все-таки я прежде должен побеседовать с Андреем Костровым. Вся Нагорная сторона хутора на него взирает: «Он, бывший красногвардия, не хочет в колхоз, и мы против колхоза».

Я тогда спросил Акима Ивановича:

— Это не тот самый Андрей, что вчера шел с нами с собрания и прошел два лишних переулка не в ту сторону?

— Ну да, он! — засмеялся Аким Иванович, — У него теперь часто получается не в ту сторону… А все ж поверну я его на торную дорогу. Как красная гвардия, он шел по ней. Советская власть ему помогла малость окрепнуть по хозяйству. От собственности в голове помутилось, и сбился на жадную дорогу. Ну, да я придумал, как его к нам… Я, Михаил Захарович, написал письмишко его сыну. Он таких лет, как я… Командный состав. Прошел высшие науки по своей специальности. Жду ответа, и чего-то он с ответом запаздывает… — На лицо Акима Ивановича набежало смутное недовольство, но он отмахнулся: — Уверен: нынче или завтра ответ от Сергея Кострова будет. Не такой он парень, чтобы отмалчиваться от серьезного…

Записка Кати, лежавшая на углу стола, вернула нас к тому, что для Акима Ивановича сейчас было делом первоочередным.

— Надо же просигналить с крыльца Авдотье Петровне, — спохватился он. — Вот и узнаем, Михаил Захарович, куда вихрем унесло нашу Катерину Семеновну и какие новости в семье Меловановых.

Через окно я видел, как он в коридоре наспех почистил на себе шаровары с лампасами, подтянул голенища сапог, поправил широкий ременный пояс, облегающий его гимнастерку, и вышел на крыльцо. Дверь за собой не закрыл и был виден мне и на крыльце. По его рассыпающимся волосам, по прищуренным взглядам в небо я догадывался, что на дворе кружил ветерок так, как будто еще не сумел выбрать нужного направления, чтоб подуть с уверенным постоянством.