Михаил Никулин - Повести наших дней

Молодой оратор теперь уже смотрел не в зал, а на Грешнову.

— Тетенька Марина, ты все высказала? — спросил он, и улыбка шире расплылась по его еще больше помолодевшему лицу. — Или кое-что осталось на донышке и мутит душу?..

Марина Грешнова сильно засмущалась. Несколько секунд силилась преодолеть свою неловкость, справилась с ней.

— Акимушка, — сказала она молодому оратору, глядевшему на нее с приветливой заинтересованностью. — Да нет, не так я к тебе… Мы ж не на улице с тобой повстречались… Аким Иванович, — поправилась она, — товарищ Зубков, если дозволите, немножко скажу в защиту моего казачка Михаила Васильевича Грешнова…

В президиуме оживленно заговорили:

— Дать слово гражданке Грешновой…

— Конечно, дать…

Кое-кто даже похлопал в ладоши.

— У Сытина нашлись защитники, — заговорила Марина Грешнова. — Удивляться тут нечему. Ворон, он завсегда кричит ворону: иде бы нам пообедать? Ну да не об этом разговор. Вот этими же днями и ночами не раз мы с Михаилом Васильевичем обсуждали нашу казачью долю. Как только на границе какая-нибудь заварушка, так казак — седло на коня, сам в седло — и помчался, помчался биться за родимую землю… Вижу, мой Михаил Васильевич совсем зажурился. Говорит, а сам вздыхает: «Земля, говорит, конечное дело, наша. Она наша с прадедовских времен. Но и то, говорит, надо помнить, что приходилось нам стороной объезжать и землю панов Поповых и землю панов Коньковых… А теперь ездим напрямую, как по своей». И тут он поднялся из-за стола, вышел в коридор. Вернулся с седлом и аккуратненько стал чистить его мягкими тряпочками. Стремена тоже почистил и смазал… Я поняла его. Землю свою ему сподручней защищать. И тут он спросил: «А ты, Марина, за обмундировкой доглядаешь?» Говорю ему: «Строго слежу за ней: проветриваю и табаком с донником пересыпаю».

Марина Грешнова перевела взгляд в середину зала, туда, где она раньше видела Сытина и его друзей, и резонно заявила:

— Да будет вам наперед известно, что мой Михаил Васильевич вовсе не баба, а служивый и на колхозный двор придет в суконных шароварах с лампасами. Вот так оно и будет!

В зале стало оживленно. В президиуме первыми захлопали в ладоши. Хлопки послышались и в зале; охватывали они зал не сплошь, а островками, и все же сливались воедино, и получалось, что аплодировали Марине Грешновой дружно.

И снова над столом президиума веселый и молодой Аким Зубков:

— Спросить хочу: возражения от Сытина, Мукосеева и других гражданке Грешновой будут?

Зал на его вопрос ответил молчанием.

Аким Зубков на шаг отступил в сторону от стола. Ему так удобнее было достать из часового карманчика дедовские серебряные часы с надписью «За отличную стрельбу». Взглянув на часы и на президиум, он покачал головой. Его поняли не только в президиуме, но и в зале. Посыпались советы:

— Пора кончать…

— Или опять надумали до утренней зари?

— Домой время.

— Домой! А то разучимся, в какую сторону ворота открывать.

Смех и шутки. Аким Зубков, улыбнувшись, объявил:

— Собрание на этом закрывается. Завтра выходной. А что будет послезавтра — в повестке напишем.

В школе погасили лампы. Зал ее обезлюдел. Человеческий гомон теперь растекался по хуторским переулкам. Я держался того пути, по которому уходил Аким Иванович. Некоторое время в тесном переулке не я один был его спутником. Вели разговор о житейском. Вопросы больше задавали ему, и он запросто отвечал на них.

— Аким Иванович, переворот жизни делаем… Есть над чем задуматься… А?

— А это кому как. Моя дорога — в колхоз. По другой дороге не пойду, не нужна она мне!

— Тебе, стало быть, ясно…

— Не мне одному ясно. — И Аким Иванович назвал десяток имен и фамилий тех, кто были его единомышленниками. — Да вот и Грешновы надумали к нашему берегу прибиваться.

Грешнова шла где-то впереди. Она не замедлила отозваться:

— Акимушка, Грешновы таки надумали. Передумывать не собираются.

Аким Иванович повеселевшим голосом спросил:

— Марина Антоновна, хочешь дам совет?..

— Давай!

— В праздничные наряды со своим Михаилом Васильевичем нарядитесь, когда соберетесь записываться в колхоз.

— Совет твой, Акимушка, принимается!

Попутчиков у Акима Ивановича становилось все меньше. Наконец нас, шагающих по вязкому переулку, где то и дело приходилось обходить лужи, осталось четверо: впереди шагал рядом с молоденькой женщиной Аким Иванович, за ним, в затылок, — тот гражданин, которому, ввиду «переворота жизни», было над чем задуматься. Я следовал за ним. Он давно замолчал и голову держал низко опущенной. Переулком вышли к речке. Большое серое облако отодвинулось на восток. Показалась полная луна. Ноздреватый лед сразу подернулся сахаристой белизной, а вода в широких окрайницах густо потемнела. Прибрежный камыш, желтый, высокий и мертвенно неподвижный, охватывал берег только с правой стороны, а слева он почему-то не рос, и берег тут был голым и обрывистым. В этом месте и остановился Аким Иванович со своей молоденькой спутницей. И сейчас же удивленно спросил крепко задумавшегося человека:

— Андрей, а ты куда приплелся? Тебе давно надо было завернуть…

Андрей очнулся, огляделся, как спросонья, сказал:

— Лишку прошагал, — и повернул в обратную сторону.

Помню, именно тогда я подошел к Акиму Ивановичу. На его вопрос: «А вы кто будете?» — отвечал:

— Я — Гаврилов, Михаил Захарович, из областной газеты приехал на несколько дней… Своими глазами посмотреть, своими ушами послушать, как у вас тут. С дороги прямо на собрание попал. А теперь прошу устроить меня с ночлегом…

— Хорошо, что приехали. А устраиваться на ночлег будем вместе, у нас. Это моя жена — Катя… — И тут же он спросил жену: — А ведь теперь камышами, напрямик, нам домой нельзя?..

— Ну а то разве ж можно?.. Никак нельзя. С нами гость… — приветливо ответила Катя мужу и мне одновременно.

— Да, гость… Рисковать нам не стоит… Стало быть, зашагали в обход, на мост… Крюк немалый, да и так можно рассудить: нас теперь трое, а в компании дорога будет короче…

По пути к мосту я недоуменно спросил:

— А почему идти камышами рисково?

— Пуляют, — ответила Катя.

Аким Иванович счел нужным пояснить:

— Должно быть, не всех кулаков выслали. Пуляют камнями в нас из засады. Мне недавно по ноге угодили. Заживает. А вот Кате в правый бок попали. Болит. Не проходит…

— Акимушка, не расстраивайся. Заживет, как на собачке побои…

Вот и пришли в их дом — флигель из двух комнат, во всю стену коридор. Фундамент высок, и лестница, что ведет в коридор, высока.

Аким Иванович приглашает меня раздеваться и сам раздевается.

— Жили в завалюшках, а теперь у нас с Катей целых две комнаты, — говорит он. — Просторные — хоть гостей сзывай на пляску. Флигель дарственный… Подарила его хуторская советская власть…