Михаил Никулин - Повести наших дней

— Акимушка, чадушка моя, гостю веселей будет слушать твой рассказ на сытый желудок.

— Правда твоя, Катя. От голодной жизни мои шаровары не на том месте, где им положено. Думаю, что и у Михаила Захаровича, — кивнул он в мою сторону, — такой же непорядок с брюками… — И с мальчишеской усмешкой попросил жену: — Ты бы нам хоть по малому кусочку чего-нибудь…

— Аки-муш-ка-а, — певуче обращается Катя, а сама заразительно смеется, — малыми кусочками ваших шаровар не удержать на положенном месте!

Она спешит достать из печи щи, жареную картошку, нарезает хлеб. Рукава ее пестрой кофточки засучены по локти. Руки у нее тонкие, проворные и расчетливые в движениях.

— Пожалуйста, садитесь. Может, эта еда поможет вашей беде?

— Как знать, — отзывается Аким Иванович.

Мы садимся за стол. За едой я успеваю наблюдать за Катей. Она сама тоненькая, а юбка на ней широкая, в легких сборках. Походка у нее стремительная. Юбка играет, как на ветру. То Катя в комнате, то в коридоре, а вот уже из-за окна слышен звон топора. Это она тешет щепки; вернувшись, разводит на загнете огонь. Щепки сыроваты — пламя приходится раздувать…

— А может, мне сподручней раздуть? — поднимаясь, спрашивает Аким Иванович.

— Сиди ешь и Михаила Захаровича угощай. В мое дело не вмешивайся, — возражает Катя. На худеньких щеках сгустился румянец. В серых глазах под черными бровями — блеск радушия. — Михаил Захарович, а вы ешьте, ешьте… Акимушка, ты в тарелку поглядывай, по про гостя не забывай…

И она принялась опять раздувать огонь на загнете. Да, внешность ее была хрупкой и нежной. В этих степных местах о таких, как она, говорят: «Ее бы под стекло — да любоваться, как на картинку. Для нашей жизни неподходящая…» А я думаю о ней по-другому: «Как в такой хрупкой и нежной женщине, которую с большим правом можно назвать девушкой, столько вмещается человеческой деятельной силы?»

Вдруг Катя крикнула: «Ой!» — и, схватившись обеими руками за правый бок, со стоном стала приседать. Она уже сидела на полу, едва слышно стонала, медленно покачивая головой, когда подбежал к ней Аким Иванович. Катя попросила его:

— В коридоре открой большое окно и посади около свою квелую жену. Посади, как тот раз… Тогда скоро прошло, пройдет и теперь. Дым попал мне… и сразу перехватило дыхание.

Голос у нее был извиняющийся. Легко, как перышко, подхватил ее Аким Иванович на руки.

Наш ужин расстроился. Аким Иванович скоро вернулся из коридора.

— Строго наказала, чтобы шел за стол, вас угощал и сам ел, — уныло проговорил он. — Сказала, станет лучше — придет…

Нет, есть нам уже не хотелось. Мы ждали Катю. Она вернулась через пятнадцать — двадцать минут.

— И надо же этому случиться, когда у нас гость, — будто винясь передо мной, сказала она. — Михаил Захарович, ешьте, ради бога… и я с вами… Уже не жмет… Отпустило…

Спать мы ушли в другую комнату: мне было отведено место на диване, а Акиму Ивановичу — на односпальной деревянной кровати. Сама же Катя осталась в передней. Там, у противоположной от стола стены, стояла двуспальная кровать…

Потушены лампы у нее и у нас. Тихо. Лежу, не смыкая глаз. Аким Иванович ни шорохом, ни дыханием не дает знать о себе, но с уверенностью можно сказать, что он тоже не спит и, как знать, может, не уснет.

Бегут секунды. Их отсчитывают дедовские часы Акима Ивановича. Они лежат на столике, а столик разделяет наши постели.

— Вы-то, Михаил Захарович, чего не спите?.. Что я не сплю, так это особая статья…

Я почему-то рад, что он заговорил со мной.

— И вовсе не особая статья, — отвечаю ему. — Просто вы очень любите Катю, а она вас…

— А вы тут при чем?

— А при том, что любовь — большое счастье, если она не запирается на замок. Тогда она радует и других… Вот Кате стало плохо, и я печалюсь с вами заодно.

Некоторое время молчали.

— Да откуда вам знать, что наша любовь не на замке и других обогревает?..

— Это нетрудно понять.

— Стало быть, наше тепло обогревает и Сытина, и Мукосеева?

— Вашему с Катей теплу не проникнуть к ним в душу. И в душе у них свое. Добреть им нельзя, иначе их «свое» потеряет цену.

Аким Иванович, чуть помедлив, сказал:

— А ведь я против таких рассуждений и на столечко не стану возражать. И вот на столечко…

— В темноте мне не видно, на сколько… — говорю ему.

— Я не сообразил, что в темноте кончика ногтя не увидать…

И мы засмеялись хоть и приглушенно, но все равно не вовремя, так как тут же скрипнула дверь и послышался вразумляющий голос Кати:

— Хлопцы, а хло-опцы, а ну-ка спать!.. Над Глинистым курганом звездочек осталось реденько… Скоро там розоветь начнет… Нашли время для веселых разговоров… — И тихо затворила дверь.

Слова Кати, ничем не напомнившие нам о недавнем приступе ее болезни, должно быть, усыпили нас, как колыбельная песня.

Проспали мы, как тут принято говорить, до самого позднего завтрака.

Завтрак наш был на столе. Тарелки, хлебница накрыты полотенцем, а самой хозяйки дома не оказалось. Она оставила записку:

«Акимушка-чадушка, выйдешь на крыльцо. Авдотья Петровна сразу заметит. Она придет и расскажет, куда я умчалась. Нельзя было не умчаться. К.».

Аким Иванович сначала глазами пробежал записку и тут же прочитал ее мне, заметив с доброй усмешкой:

— Радуйтесь на нее — убежала с кем-то делить большую любовь… Да, ту самую любовь, про какую вы толковали вчера перед сном…

— А вы совсем не догадываетесь, куда она убежала, зачем, почему? — спросил я.

— Чуть догадываюсь. Намек в записке есть: «Авдотья Петровна придет и расскажет». Авдотья Петровна — наша соседка. По фамилии — Мелованова. Они живут сейчас же за садом… С нашего крыльца видать их окна. Вот после завтрака выйду на крыльцо. Увидит Авдотья Петровна — и придет с новостями… расскажет, что там и как… А у них там кутерьма… И смех и слезы…

За завтраком Аким Иванович рассказал мне кое-что о меловановской кутерьме.

…Мелованов Василий Калинович, глава семьи, из-за великой неприязни к «колхозному построению» на одном из собраний потребовал, чтобы его «окулачили» и «вставили в список на выселение».

Из президиума ему отвечал Аким Иванович:

— Горе мне с тобой, Василий Калинович. Ну ни по какой статье нет у нас права тебя окулачивать.

Озлобленно ударяя в грудь, Василий Калинович выкрикивал:

— Статьи эти у меня вот тут! Тут они у меня!

Обменявшись мнением с товарищами по президиуму, Аким Иванович сказал:

— Василий Калинович, выходит, что ты хочешь добровольцем в кулаки приписаться?.. Новость эта не совсем нам понятна. Товарищи советуют мне поговорить с тобой по душам… Вот хоть после собрания заходи ко мне, а то я к тебе зайду…