Михаил Никулин - Повести наших дней

— К тебе я не пойду! И тебя на порог не пущу! — злобно отвечал Мелованов.

И Аким Иванович тогда сказал ему:

— Учти, Василий Калинович, что врагов колхозного построения мы отправили не на курорт…

Мелованов не зашел к Зубкову для душевного разговора. Пришлось Акиму Ивановичу переступить порог соседа.

— Явился незваный гость… — такими словами встретил его Мелованов.

Аким Иванович: ждал, когда хозяин пригласит его сесть, но Мелованов, видать, не считал это нужным… Он был погружен в свое дело. Посреди комнаты стоял деревянный ящик, хозяин доставал из него сапожные и шорные инструменты, придирчиво разглядывал их. Потом одни бросал в ящик, а другие протирал тряпкой и опускал в лежащий тут же кожаный подсумок.

Из спальни вышла Авдотья Петровна — жена Мелованова.

— Что стоишь у порога? Не проходишь, не садишься? — спросила она.

— Хозяин не приглашает, — ответил Аким Иванович.

— Так я, хозяйка, приглашаю. — И она подставила гостю стул.

— Посадила?.. Вот сама с ним и веди душевную беседу, — под нос себе проговорил Мелованов.

— У тебя тоже язык не подвернется.

— А если подвернется? — огрызнулся муж.

— А мне с немым с тобой будет легче. А то ведь за эти дни всю душу измотал… Погляди на него, Аким Иванович, в далекое странствие снаряжается. Вишь, подсумок всякой всячиной набивает. Соберется и полетит в теплые края. Журавель с обтрепанными крыльями…

— Замолчи сейчас же! А то кинусь и жизнь убавлю!

В эти секунды Мелованов был и страшен и жалок: узловатые руки его тряслись, трясся и сапожный молоток, крепко зажатый в правой руке, губы посинели, а глаза стали холодными и колючими.

Акиму Ивановичу ясно было, что споры в семье Меловановых зашли очень далеко… Это уже были не споры, а битва из-за выбора жизненной дороги… Аким Иванович понимал, что задача у него нелегкая, начал с крайней осторожностью:

— Василий Калинович, а ведь так можно и горькую беду накликать?..

Прошло несколько безмолвных секунд. Звякнул молоток, упавший в ящик.

— Ты о чем? — сердито спросил Мелованов.

— Присядь к столу.

— Рядом с тобой не хочу…

— Это почему же?

— Брезгую всеми вами и вашей затеей… Сяду, а ты начнешь ублажать меня ласковыми словами… Как жених невесту…

— Василий Калинович, а ты не вредничай. В душе ты куда лучше…

— Не знал, что о моей душе тебе известно.

— Кое-что известно.

— Интересуюсь, что же именно? — И Мелованов присел к столу, в сердцах забыв, что не хотел сидеть рядом с Акимом Ивановичем. — Ну, ублажай…

Аким Иванович, теряя терпение, сердитее заговорил:

— Да не ублажать я тебя пришел! Ты не красная девка… И колхозной жизни такой ты не нужен. Ты сейчас…

— Кто же я сейчас?

— Послушать тебя — ну ты прямо настоящая контра!

— А я контра и есть. И был…

— Насчет «был» скажу: гнешь ты околесицу.

— Докажи.

— И докажу, не перебивай…

И Аким Иванович напомнил Мелованову про те времена весны восемнадцатого года, когда власть в Затишном и в соседних хуторах менялась чуть не каждый день. В хуторе Затишном — красные; Аким Зубков и Дмитрий Чикин — советская власть в этом хуторе. Белые захватили Затишный — Зубков и Чикин скрылись. Шарят беляки по садам, по домам, по сараям и конюшням — нигде их нет. Можно подумать, что они сквозь землю провалились. А Зубков тут, под носом у белых…

— Ты не припомнишь, Василий Калинович, в каком месте я тогда скрывался?..

Мелованов недовольно ответил себе под нос:

— Откуда мне было знать?

За спиной Акима Ивановича все время стояла Авдотья Петровна, моложавая, светло-русая женщина, с зеленовато-синими задумчивыми глазами. Она молча слушала, что говорил Аким Иванович, но смотрела на мужа с тихой скорбью.

— Василий Калинович, стало быть, вчистую не знаешь, где я скрывался от беляков? А?

— А я уже сказал, что не знаю.

И тогда Аким Иванович услышал из-за спины тоскующий голос Авдотьи Петровны:

— Акимушка, не трать на него хорошие слова. Не поймет он ничего. Видать, в голове его есть поломка… Он же сам тогда шипел на меня: «Авдотья, Аким Зубков опять схоронился в застрехе! Сам схоронился, а сапог торчит… Ну что ты вылупилась и стоишь как столб? Возьми в конюшне попону и кинь ее на застреху, чтоб не торчал сапог!»

Авдотья Петровна успела сделать все, что велел муж. Белые пришли к ним с обыском и ушли ни с чем.

С тихой укоризной Авдотья Петровна доказывала мужу:

— Ты ж, никто другой, тогда в ладоши хлопал и говорил нам с Зойкой: «А ведь будет жить Аким Зубков! А мог бы из него получиться пшик! Ей-богу!»

Муж молчал, устремив взгляд в никуда. Аким Иванович обратился к нему:

— Ну какой же ты был тогда контра, если скрывал красного и радовался, что беляки его не нашли?

Мелованова не покидало не то глубокое раздумье, не то отсутствие всякой живой мысли. Он сидел неподвижно. А Аким Иванович продолжал говорить:

— Ты, Василий Калинович, рассуди так: а что, если бы мой сапог в застрехе узрел кто-то из Мукосеевых?.. Он бы попоной его не накрыл. Он вместе с сапогом вытянул бы из застрехи и самого Акима Зубкова… И к нынешнему дню Акимовы косточки в труху обернулись бы… Ты слышишь меня, Василий Калинович?! — будто оглохшего спросил Зубков Мелованова.

Мелованов, не меняя позы, заговорил почти шепотом, точно высказывая сокровенные мысли самому себе:

— Это так, должно быть, и было… Так я ж человек, а не душегуб. Как же мне было не радоваться, ежели Акимка Зубков остался невредимый. Я ж душой переболел тогда не за красного, не за белого, а за Акимку Зубкова. Я его знал с малых лет. Всегда он был парнишка приветливый. Старших понимал… Труда не боялся. Жизнь у него была не сладкая… Чему ж тут удивляться, что велел сапог накрыть попоной?..

Мелованов сделал передышку. Заметно было, что он собирался с мыслями, чтобы продолжить разговор. Аким Иванович в эту короткую минуту успел сказать ему, что он также хотел бы в это трудное время облегчить жизнь ему и его семье. И вовсе не обязательно Василию Калиновичу Мелованову вступать в колхоз… Но ему нет никакой необходимости покидать родное, насиженное место, отрываться от людей, с какими прожил от пеленок до нынешнего дня.

— Отправляться куда-то искать непотерянного… Отрывать от сердца и Затишную речку, и сады, и левады, что на ее берегах… Будто они тебя ничем и никогда не радовали…

И тут за спиной Акима Ивановича послышалось сначала всхлипывание, потом плачущий голос:

— Да как же не радовали?.. Еще как радовали! Как же все это можно променять на другое?.. И какое оно, это другое?.. Послушали б, что Зойка сказала…

— А что же Зойка сказала? — спросил Аким Иванович.

Авдотья Петровна ответила:

— «Мама, говорит, ты скажи отцу, что если он вывезет нас из родного гнезда в незнакомое место, я там от лютой тоски начну чахнуть… Я, говорит, ни за что не поеду с ним! Сбегу, схоронюсь!..» Я ему, — кивнула на мужа Авдотья Петровна, — рассказала про Зойкины слова. Он же все понял по-своему. Сказал, что с Зойкой ему справиться нетрудно: свяжу, дескать, и связанную посажу в сани.