Михаил Никулин - Повести наших дней

По-прежнему прячась за дворовой изгородью, Елена догадывается: «Надо думать, что муженек нагнал страху и на самого Антонова, и на его семью».

Ее догадка подтвердилась.

— Слушай, Андрей, может, ты бы оставил дома эту самую… да шашку?! — обеспокоенно выкрикнул Антонов.

— Что тебе шашка моя — помеха? — отозвался Костров.

— Да лишняя она!

— Не будь при мне шашки — ты бы и сейчас искал штаны и шапку. А то в одних портках и без шапки вон как за мной поспеваешь! Да и самому мне красногвардейская амуниция бодрости придает!

Елена Кострова долго стояла на снежном морозце. Дышалось ей тут все легче. Она видела, что в окнах хат Нагорной части хутора зажигались новые и новые огоньки. Новые зажигались, а уже зажженные не гасли. Потревоженные собаки, не унимаясь, разноголосо лаяли, но в их лае Елена Кострова не улавливала ни особой тревоги, ни озлобления… И бунтовавший муж перестал вселять опасение. А неумолчный брех собак и огоньки, осветившие окна в десятке хат, развеселили ее.

— Такой был он, как из красногвардии на побывку приходил. Помню, спрашивал: «Кто из хуторян больше других белякует?.. Слышишь, Лена, о чем тебя спрашиваю?» А сам за шашку… Вот и теперь нацепил ее не зря. Не только с постели, но из гроба поднимет всякого, кто ему нужен в этот час.

…Собачий лай не помешал ей ясно услышать по-командирски громкие слова мужа, долетевшие из Тесного переулка: «Шагайте бодрее! Письмо будем читать у Макаровых — у них горница просторная!»

Елене очень хотелось пойти послушать, посмотреть, как все это будет там, у Макаровых, а еще больше ей хотелось, чтобы сын Сергей своими глазами увидел все, что творилось в эту глубокую полночь на Нагорной стороне хутора Затишного. Потом она отказалась от этой мысли. Внезапно пришло умиротворение: все должно быть так, как этого в последнее время сначала смутно, а потом трепетно ждала ее душа. Все тернистые преграды остались позади, и ей, как сильно уставшему путнику, захотелось одного — спать… Она вернулась в хату, и стоило ей положить голову на подушку, как все потонуло в безбрежном сне. Разбудил ее муж.

— А такому, как я, можно к тебе под одеяло? — спросил он.

— Почему ж нельзя! Ты же бритый!

После короткой тишины он сказал ей:

— Знаешь, какое место из письма всех подрезало под самый корень?

— Какое?

— А то, где у Сергея сказано: «Красногвардейцем ты, отец, воевал за большое народное дело, а теперь схоронился в единоличный закуток. Раздавят тебя и твоих союзников своей силой те, что выходят на широкую дорогу новой жизни!..»

— Постой, Андрюша… Я чего-то не помню, чтоб такие слова были в письме.

— Чтоб больше насолить отцу, сынок эти строчки сбоку приписал… Напоследок скажу тебе, Аленушка: сынка нашего хвалили за умное письмо. И вздыхали, и хвалили… Здорово хвалили. На это я им сказал: «Он малость похож на меня, а больше — на мою Елену Михайловну…»

Перед тем как заснуть, они договорились, что Елена встанет пораньше, побежит к Зубковым и строго предупредит Акима Ивановича, чтобы к двенадцати часам явились с самим Буркиным к колхозному базу и ждали «шествия» хуторян, что проживают на Нагорной стороне… И чтобы Аким Иванович в нужную минуту велел растворить ворота база как можно шире.

— …Вот так и минула наша с Андреем ночь, — закончила свой рассказ Елена.

— Трудно начиналась, а закончилась прямо празднично, — сочувственно-весело заметила Катя.

Елена застеснялась, заторопилась домой. Уже на пороге Аким Иванович сказал ей:

— И в самом деле, ночь у тебя была сильно беспокойная. С большим надрывом собаки брехали в вашей стороне. А потом, ближе к заре, затихли. Ты ж Андрею, твоему забияке, скажи, что Аким Зубков и товарищ Буркин будут в указанный час в указанном месте!

И вот мы ждали этого «шествия». Мы трое — Буркин, Зубков и я — стояли около плетневой изгороди, пахнущей свежим хворостом и весной. Отсюда через родниковую впадину мы смотрели на Нагорную часть хутора. За вчерашний день снег ровно выбелил крыши домов, улицы… Во второй половине ночи небольшой мороз скрепил его. И сейчас, когда уже было немного больше двенадцати дня, солнце с безоблачного неба светило щедро. Улица сверкала под солнцем серебряной белизной, но была пустынна — ничто живое не появлялось на ней.

— Да что они там — от угара поумирали?.. И собаки не объявляются. Им же угар нипочем — они на дворе!..

Говоря эти слова, Буркин явно придирается к Акиму Ивановичу. Он только ночью вернулся из районного центра и рано утром узнал о нагорновских новостях. Он рад был верить этим новостям и пугался — а вдруг они не подтвердятся? Ведь именно за Андрея Кострова, который по-прежнему оставался вне колхоза, ему записали выговор. Да еще предупредили: «Ты, товарищ Буркин, удила не закусывай! Бывший красногвардеец Андрей Костров и те, что берут с него пример, должны быть в колхозе. Это у тебя и у твоих товарищей задача номер одни. Справитесь с ней — не будем строго наказывать за другие упущения».

— Сколько на дедовских? — беспокойно спрашивает Буркин.

— Уже половина первого, — отвечает Аким Иванович.

Буркин хмуро причмокивает. Я стою чуть в сторонке. Мне удобно разглядывать его. Он высокий, с длинными руками, цепко изогнутыми в ладонях. На нем куцый дубленый полушубок и мелкая овчинная шапка. На его худощавом выбритом лице светло-рыжие брови почти незаметны, но очень заметны синие глаза. Они сейчас у него колючие. Явно придираются к Нагорной улице, что она по-прежнему пустынно-белая.

— Аким, а может, пойдем туда? — спрашивает он.

— Я туда послал Катю. Наказал: если получится заминка — чтоб сейчас же дала знать нам.

— Катерина Семеновна может что-то понять по-своему…

Аким Иванович построжел:

— В колхозных делах Катя очень даже понятливая.

Буркин вздохнул и надолго замолчал. А тем временем я стараюсь угадать его характер. Черствоват этот шахтер из донских казаков, есть в нем «скрипучесть». Он давненько приехал в Затишный с агитколонной. Но до сих пор редко кто знает, как его называть по имени-отчеству. Рассказал мне Аким Иванович, что на одном собрании кто-то из хуторян спросил его: «Так как же все-таки будем называть тебя, товарищ Буркин?» Буркин поднялся над столом президиума и сказал: «Вот так и называйте — «товарищ Буркин». Охотно буду отзываться. Нам с вами проворачивать большое дело. Сами знаете какое. В этом деле познакомимся получше. И может, кого-то за его заслуги по имени-отчеству, а то и ласково назовем. Ну, а покуда еще вместе мало соли съели. Стало быть, зовите меня товарищем Буркиным… Считаю, договорились».

Кстати, пока я припоминал подробности этого рассказа, сам Буркин обратился ко мне:

— А вы чего молчите?.. Я вот в суматохе не успел узнать вашего имени-отчества…