Михаил Никулин - Повести наших дней

Уже наступил поздний час вечера. Настроение у Акима Ивановича неразговорчивое, и я знаю почему: мы давно ждем Катю, а она не приходит. Щадя его настроение, я тоже упрямо молчу.

В коридоре звякнула цепочка.

— Наконец-то изволила пожаловать сама Катерина Семеновна, — заметил Аким Иванович, не пытаясь встать со стула.

Я понял, что сегодня мне нужно открывать дверь, запертую на засов. Но впустил я не Катю, а соседку Авдотью Петровну — жену Василия Калиновича Мелованова. Она извинилась за ночное беспокойство. Выразила удивление, что в такой поздний час нет Кати. Мы промолчали так, как будто разговор о Кате нас не интересовал, и ей легче было начать разговор о своем, о наболевшем за последние дни. Полчаса назад закончился ее спор с мужем. Растягивая слова, чтобы нам яснее был их смысл, она говорит:

— Он сказал: «Авдотья, строго приказываю — заткни рот. Вот мои остатние слова: завтра с тобой уезжаем… При любой погоде, пущай рвет и мечет, завтра все равно уезжаем!.. Дал слово людям — сдержу его!»

Немного насторожив внимание, Аким Иванович спросил:

— Это кому же он дал слово?

— «Кому, кому»… — укоризненно качает головой Авдотья Петровна. — А вот таким, как Маришка Ивлева, Сашка Гундяев, Митроха Мельников…

— Вот он с кем повел дружбу?! Эти «друзья» бедняцкими стежками к советской власти за пряниками ходили. Получали… А когда пришел час выходить на широкую дорогу — они ищут кривых путей… — Аким Иванович покачал головой и спросил: — А он-то, да Василий Калинович, какие сладости им обещал?

— Все вбивал им в голову, что колхозная арба — она на соломенном ходу. Чуть камень на дороге — и обломается подчистую!.. Обломается к едрене фене!..

— А они что?

— Смеются… Рады… А еще он им брешет такое… Сын мой, говорит им, он же не в сору найден — они же там за границей знают, в какое подневолье мы тут попадаем… Обязательно думают, как нас выручить из беды… Ну ведь брешет! Акимушка, на Костю кучу брехни валит! Вот слушай, Акимушка, какой страшный брехун твой сосед… Вчера опять ездил в Терновой на поиски Зои. Шиш нашел, а Зойки так-таки не нашел. Вернулся оттуда желтый, как глина в Желтом Яру. Перевязал голову мокрым полотенцем и лег. Скоро захрапел. Я к нему — в карман пальто, нащупала письмо. Прочитала. Костя пишет, что он уже в Новороссийске, скоро будет в Миллерово… Дальше пишет о том, как рад, что ступил на родную землю… А отец что про него наговаривает?.. Вот он какой, Акимушка, твой сосед!

— Мой сосед, а твой муж. Кому он бо́льшая родня?.. Я не собираюсь с ним удирать от колхозной жизни…

— А может, и я с ним доеду до первого развилка, а там скажу: не дури, отправляйся дальше один! — И Авдотья Петровна очень выразительно локтем оттолкнула от себя того, кто надоел ей, как горькая редька. Затем обратилась к Акиму Ивановичу: — Зоя вернется… Приют ей дадите?

— Какой может быть разговор?

— И еще. Не спрашивайте с Кости за грехи отца… В чем он сам виноват — за это спрашивайте.

— Спасибо за совет. Еще-то что у тебя?.. А то нас с Михаилом Захаровичем в сон клонит.

— Потерпите малость, как у порога терпит Горболыска — корова моя.

— А она чего ради терпит?.. Она ж стельная, ночью, в чужом дворе! — вдруг всполошился Аким Иванович.

— Акимушка, оставляю ее вам. Дровяной сарай у вас наполовину пустует. Там и полы плотно набиты, стены обмазаны и окошко есть — не в темноте ж ей куликать. Отелится — вот у вас с Зоей, а может, и с Костей, будет молоко. А молоко у Горболыски хорошее…

С Акима Ивановича сразу свалилась сонная тяжесть:

— Тетка Авдотья, да ты и в самом деле с ума сошла? Твой Василий Калинович разнесет по всему Затишному хутору, что ночью мы у него украли корову! Позора не обобраться!

Авдотья Петровна усмехнулась:

— А ведь все это я делаю с его согласия. Так и сказал: «Корову надо отвести Зубковым. Даром что у Акима и Катерины головы набиты колхозными настроениями. Дорога в колхоз у них одна, и она им гладкая, а мне она — вся на кочках да на ямах… И мне уже пятьдесят восемь. И потом, сказал, к Акиму и Катерине с какой стороны ни зайди — они люди! Им, и только им, отдай Горболыску и ключи от дома!..»

— Ну а Катерина Семеновна про все эти затеи знает? — спросил Аким Иванович.

— Мы с ней все приготовили для коровы: расчистили место, корыто поставили для водопоя и сена занесли на первый случай…

— А черт вас поймет! — И Аким Иванович набросил полушубок. — Михаил Захарович, поскучай, пока я буду принимать движимое имущество…

И тут как раз со двора донеслось громкое мычание коровы.

Аким Иванович сказал:

— Животина тоскует! Требует внимания к себе, — и, улыбнувшись, может впервые за этот день, потащил за собой повеселевшую Авдотью Петровну.

Он скоро вернулся. Мы сами постелили себе. И уже в постели он сообщил мне, как по секрету:

— Михаил Захарович, что я тебе скажу: за время нашей колготни по колхозным делам животные переменились к нам, перестали нас угадывать. Пять дней где-то пропадал наш кобель Барбос. Вернулся с захлюстанным хвостом. Как зарычит на меня и как хватит за голенищу… Я на него: тю, проклятый! А он немного отошел и опять скалит зубы… А корова что сейчас выкинула?.. Авдотья Петровна потянулась погладить ее на прощанье, так она как фыркнет на нее! Ну так, как будто хотела сказать: «Уйди, Авдотья! Видеть тебя не хочу!» — И он посмеялся.

Запомнил я последние его слова:

— Люблю животных. Многим из них ума не занимать. Умей они говорить — кое-кому из нас снизили бы цену.

Скоро послышалось его ровное, глубокое дыхание — так спят уставшие от трудовых забот и от нелегких дум.

А от меня сон вдруг сбежал: не мутило голову, веки свободно открывались, и я легко думал о проницательности Буркина. Из ежедневного наблюдения за товарищами по работе он делал верные выводы: Акиму Зубкову надо приложить свои старания к колхозному животноводству. На фермах он незаменим, да и животные к нему с хорошим расположением. Эти слова Буркин сказал мне позавчера, и сказал их с большой убежденностью.

А сегодня утром, когда мы шли к амбару, где, как все эти дни, очищали посевное зерно, он заговорил со мной о Марине Антоновне Грешновой.

— Тебе она нравится? — спросил он.

— Очень.

— И мне очень. Помнишь ее знаменитую речь с подоконника?

— Могу слово в слово повторить. Как живая, она стоит перед глазами с калошами под мышкой.

— Да-да, с калошами под мышкой. Это чтобы на школьном подоконнике не наследить! Она в этом строгая… Понимаешь, Михаил Захарович, в жизни бывает такое, когда колеблешься в выборе правильного направления. Ну, допустим, поставлен вопрос о человеке — осудить его или высказать ему доверие. Со мной рядом два товарища, две женщины — Катерина Семеновна Зубкова и Марина Антоновна Грешнова. Одна сможет оградить от заужения моего понятия, а другая не даст быть добреньким. Ты меня понимаешь?