Михаил Никулин - Повести наших дней

— А я опять скажу, что не о Калисте была речь, а об Анисиме Насонове. И тут ты, Михаил Захарович, не собьешь меня с правильной дороги.

— А кто ей указал путь к Калисте Лаврентьевне? Кто поболел душой за нее?.. И Катя стала такой, какой ты ее любишь.

Он понял ход моих мыслей.

— Мы ж были с ней в согласии пожениться, еще когда батрачили во дворе Насоновых, — уныло сказал он.

— У тебя с ней была одна доля — батрацкая. Одни помыслы. В трудной жизни вам нужна была взаимная поддержка. И вы договорились… и были с ней в согласии, как ты сказал, пожениться. Понятно… А ведь от той любви грудь твою не обжигало огнем? Плечи тебе не тянуло книзу. Вот этот снег не казался тебе серебряным?

Он молчал, уставившись в далекую точку.

— А вот эту Катю ты любишь так, что при малейшем недоверии к ней в душе пламя полыхает!..

…Еще издали Катя громко сообщает нам:

— Ему как будто лучше! Анна Николаевна, она всегда к нему была с прохладцей! Его надо было напоить отваром травы, а она говорит, что боится к нему подходить. Так я его напоила!.. Акимушка, я загляну в телятник, узнаю, как там хозяйствуют наши бабочки!

Мы провожаем ее взглядами.

— Ты, Аким Иванович, вот по этой Кате огнем сгораешь! Она душой и телом новая!

— Я тоже новый!

— Не спорю с тобой… Она вон свернула со стежки. Бежит по мерзлому снегу, а из-под сапог у нее серебряная пыль… А тебе эта пыль кажется серой, потому что Катя бежит от Насонова!

Он мне ничего не ответил.

Сегодня рано утром к нам зашел Буркин. Мы уже встали, оделись и сели завтракать.

— А где же Катерина Семеновна? — спросил Буркин.

— Сами дорого бы заплатили, чтобы только поглядеть на нее, — невесело ответил Аким Иванович. — Вот картошку жареную оставила замест себя… И квашеную капусту тоже…

— И за это спасибо ей. Человек она огневой. И как это она со всем успевает? Вот и картошки нажарила. Ее картошки хочу поесть, а ты, Аким, не приглашаешь, — усмехнулся Буркин.

— А ты без приглашений садись и ешь.

Некоторое время мы все трое завтракали молча. Буркин первый отложил вилку в сторону. Похвалил картошку.

— Вы ешьте, ешьте… Аким, в районе уже знают, что Насонова ранили. Высказывают подозрение, что стрелял в него Игнат Еремеев…

— Откуда у тебя такие новости? — спросил Аким Иванович и тоже отложил вилку.

— Еще на заре у меня были два милиционера — один из района, а другой из Терновой. Сейчас же следом за ними пришел и Чикин… Милиционеры и рассказали такую новость: Игнат Еремеев сбежал по дороге… Конвоир зевнул — и он удрал. Так ведь могло случиться?

Аким Иванович на этот вопрос не ответил. Буркин продолжил свой рассказ:

— Есть сведения, что Игната Еремеева мельком видали в Обрывном. Будто бы в леваде у Соньки Поздняковой появился и исчез… Есть там такая Сонька?

— Есть. Эта Сонька Позднякова его давняя зазноба. Муж ее в пятнадцатом году на австрийском фронте был убит. Тут в скором времени Игнатка Еремеев стал захаживать к ней… Нахальный черт, отчаянный. Да что я разговорился о нем?! — остановил себя Аким Иванович. — Может, он ночью на своем подворье побывал? Может, дом спалил? А мы ж его подготовили для Совета! — Он вскочил было из-за стола.

— Аким, сядь. Мы тоже с Чикиным и с милиционерами сразу рассудили так, как ты. Но дом стоит невредим, — успокоил Буркин Акима Ивановича. — Ты лучше объясни мне, как этот самый нахальный Игнат Еремеев женился на Анне Тимофеевне?.. Поехал за ней в бедную семью к черту на кулички — в хутор Сосновский, за тридцать километров?

— Приперло — вот и поехал, — уверенно ответил Аким Иванович.

…В ту пору станичным атаманом был Латышев Лука Сергеевич. Офицерского чина он не имел, с действительной вернулся вахмистром. В полку был старательным во всем. Трудную грамоту осилил, развил голос для команды. Если в станицу приезжало окружное начальство, то парадом на плацу командовал вахмистр Латышев:

— …По Церемониальному маршу, повзводно…

Служилые казаки слушали его команду, вздыхали и говорили один другому:

— И дал же господь человеку такой талант!

— Да-а…

— И будто голос у него не толстый, а скорее тонкий, а огласку дает на всю площадь! Да еще норовит повыше хватить, к облакам!

— Ей-богу, норовит!

И об умении Латышева подать на параде команду в хуторах и станице говорили не уставая, в восторге качали головами. Неудивительно, что и окружному атаману понравилась команда вахмистра Латышева, и он высказался: «Ваш станичный атаман, сотник Наумов, жалуется на старость и просит замены. Я бы на месте станичного схода поставил атаманом вахмистра Латышева — под его командой казаки преотлично маршируют».

И поставили станичным атаманом вахмистра из Сосновского хутора. Шестнадцатилетняя Анка доводилась ему племянницей. В атаманском просторном доме появлялась иной раз — приходила из хутора Сосновского помочь по домашности.

Игнат Еремеев при станичном правлении отбывал трехдневную повинность рассыльного. Дел для него в этот день не нашлось. Старший писарь вспомнил, что атаман, отъезжая в хутора, сказал ему, что в караулке рассыльные казаки зевают от скуки. «Так ты одного пошли в мой дровяной сарай нарубить дров. Племянница Анка покажет ему, что и как…»

Дальше привожу подлинные слова Акима Ивановича:

— Только «что» и «как» не Анка показала Игнату Еремееву, а он ей. Там же, в дровяном сарае… Хотел было выкрутиться, так примет было больше чем надо. Невозможно было выкрутиться… живодеру…

Аким Иванович сильнее потемнел в лице.

— Атаман вызвал отца и со всей строгостью сказал ему: «Сын твой опозорил мою племянницу. Преступное дело сделал. Как будете отвечать за это?» Отец Игнатки сразу сообразил, во что ему обойдется ссора с атаманом. «Прикажу сыну обвенчаться», — сказал он. Атаман предупредил его: «Если изменишь слову — обоих упеку… Станичный сход мне поможет в таком деле…» Соседи в один голос разнесли по хутору разговор сына с отцом, когда отец вернулся из станицы. Конь был еще в упряжке, а сын уже наседал на отца: «Ты сам с ней повенчаешься!» А отец ему: «Уши вянут — слухать твои дурацкие речи! Попроси отца, чтобы смастерил кровать пошире. Можешь подушками от нее отгораживаться!» А Игнатка свое: «Не хочу! Не хочу!» Отец ему: «Я тоже не хочу, чтобы Латышев «по Церемониальному маршу» отправил нас с тобой туда, куда Макар телят не гонял!..» Через неделю их обвенчали… А вот какой ширины старый Еремеев смастерил кровать для молодых, про это вам не могу сказать, — закончил рассказ Аким Иванович. — Не бывал у них во флигеле и не знаю…

И тут, тяжело вздохнув, Буркин сказал:

— Я был во флигеле у Анны Тимофеевны. Своими глазами видал эту кровать… На ней на шестерых места хватит. Она больше полкомнаты заняла.