Михаил Никулин - Повести наших дней

Все молчали. Ждали, что ответит Кате Аким Иванович. А он тоже не спешил с ответом. Он думал, дума его не была легкой.

— Акимушка, неужто ты про все забыл? Так-таки подчистую забыл? — взволнованно спросила Катя.

— От сытости своей Анисим Насонов кинул нам тогда пряник, чтоб горькое заели. Уж очень дорогую цену ты, Екатерина Семеновна, дала этому прянику.

— Что ж ты тогда скажешь про Калисту Лаврентьевну? По-твоему, и она кормила нас дешевыми пряниками? — всполошилась Катя.

— Не о ней у нас разговор.

— Вот как ты? — с испуганным удивлением сказала Катя.

Гнетущее молчание нарушил Буркин:

— Сейчас нам ясно одно: Зубковы разошлись во мнении об Анисиме Насонове. Аким Зубков — за выселение его, а Катерина Зубкова — совсем напротив… Товарищ Костров, какое у тебя мнение по этому вопросу?

— А мнение у меня такое: когда Аким говорит — я склоняюсь в его сторону, а когда Катерина высказывает свое — я готов поддержать ее точку.

— Понятно, — врастяжку сказал Буркин. — Будем считать, что товарищ Костров воздержался. А товарищ Кострова? Одного мнения с супругом?

Елена Михайловна сказала:

— Я придерживаюсь того берега, на каком моя подружка Катя, Катерина Зубкова. У ней сердце чуткое… Сердце ей подсказывает, какая дорога верная… Аким Иванович, ты не обижайся — я с Катей заодно.

В кругу света, очерченном краями абажура, было сумрачно. Оттуда заметно серели глаза Марины Антоновны и еще заметнее отливали белизной пряди ее волос. Оттуда же послышался голос:

— А я Акима больше понимаю, чем Катерину. Я со своим Михаилом Васильевичем рассудила: ежели Насонов уйдет подальше от Затишного — вольготней нам будет… А ежели останется и мы его переселим во двор что победнее, найдутся вздыхатели: вот, дескать, он — бывший хозяин теперешнего колхозного двора. Насонов им будет вроде живого памятника… Не надо испытывать у людей терпение. Оно и так готово было лопнуть при старом режиме.

Буркин стал подсчитывать:

— Что ж у нас получилось?.. Аким против Насонова, Грешновы против, Костров воздержался. Стало быть, три голоса «против». А «за» — Катерина Зубкова, Елена Кострова, Димитрий Чикин — я его спрашивал, он без колебаний «за». Я, Буркин, — тоже за Насонова. Мнение несогласных со мной я уважаю и потому постараюсь объяснить, почему я «за».

Собравшись с мыслями, Буркин заговорил:

— …Мы сейчас вроде судьи, а Анисим Насонов — подсудимый. Мы — судьи особые. Строим колхоз. Знаем заранее, уверены в том, что в колхозе труженикам земли будет лучше. Кулаки — враги нам в этом большом, революционном деле. Они помеха нашему делу, и мы объявили им: прочь с дороги!.. Теперь об Анисиме Лаврентьевиче Насонове. Он ни словом, ни делом не шел против нас… Он, разумеется, не без горечи, но сдал в колхоз и быков, и лошадей, и сельхозинвентарь… Да, он — Насонов. Сын Лаврентия Платоновича Насонова… Конечно, мы бы этого Лаврентия Платоновича за те его дела, о каких нам сейчас рассказали Аким и Катерина Зубковы, бывшие батраки, метлой вымели бы из Затишного!..

Буркин, задумавшись, несколько секунд помолчал и, словно вспомнив что-то такое, что сейчас было очень к слову, продолжил свой разговор об Анисиме Насонове:

— Хочу спросить у тех из вас, кто был свидетелем, как мы выпроваживали из Затишного кулаков, — вы не забыли, как обзывали они Анисима Насонова, что ему кричали с подвод?..

Вспомнили эти кулацкие угрозы, брошенные Анисиму Насонову, и Андрей Костров, и его жена Елена Михайловна:

— Они обзывали его христопродавцем! «Знал бы отец, — кричали, — к кому ты притыкаешься, он в гробу бы перевернулся!», «Анисим, встретимся на кривой дороге — пощады тебе не будет!..»

— Ага. Именно эти слова тогда выкрикивали Анисиму Насонову, — подтвердил Буркин. — Колеса подвод уже хорошо крутились, а они все выкрикивали, все угрожали ему. А он глядел в землю и молчал… Так что ж получается?.. Они его… за то, что в отца не пошел… А мы его за то, что не от того отца родился? Ну а сам-то он, Анисим Лаврентьевич, где же он? Где же он со своими делами, со своими думами, со всей своей жизнью?.. Нету его! — Буркин дважды одернул полы короткого полушубка, потянул воротник куртки, точно он ему неожиданно стал тесным. — Так я думал всю дорогу, когда ехал из района в Затишный. Так думаю и теперь. Я вместе с Катериной Зубковой и Димитрием Чикиным, с Еленой Костровой голосую «за» — за живого Анисима Насонова. Нас получается четверо. — И Буркин снизил голос так, что все поняли, что он полностью высказался.

И тут постучали в дверь частым-частым, но негромким стуком. Буркин даже не успел спросить: «Кто там?» — как дверь бесшумно открылась и в комнату вошел Димитрий Чикин.

— Я помешаю вам. Дело срочное к товарищу Буркину.

Заметно было, что Чикин всерьез обеспокоен. Отведя в сторону Буркина, он шепотом сообщил ему что-то важное. Буркин снова вернулся к столику и внезапно охрипшим голосом строго сказал:

— Известия Чикина не нахожу нужным держать в секрете. Пока мы тут судили-рядили об Анисиме Насонове, ему в спину послали пулю. Он вышел ставни закрывать. В спину ему крикнул тот, что стрелял: «По изменнику и гаду — огонь!..» Фельдшер уже прибыл. Хлопочет, чтобы кровь остановить… Мы с Чикиным к нему сейчас…

Но первой выскочила из комнаты Катя. Задвигались стулья. Через минуту, а то и того меньше, комната опустела. Я было тоже вместе с другими хотел поспешить к Насонову, но от порога вернулся, потому что в комнате остался один Аким Иванович. Он меня долго не замечал. Глаза его были устремлены на темное, не защищенное ставней окно. За этим окном он мог видеть клочок смутно белевшего снега, голые ветки вишни, и в просветах между ними он мог бы заметить горстку звезд, если бы позорче вгляделся в заоконную ночную темноту. Нет, он ни во что не всматривался, и ничего ему за этим окном не надо было видеть. Лицо его сейчас было пасмурным.

— Аким Иванович! — тихо обратился я к нему.

— Михаил Захарович! — так же тихо откликнулся он. — А ты-то почему не ушел с ними?..

— Я пошел было следом за ними… Тут увидел, что ты остался один, сидишь такой… И я сразу решил остаться с тобой.

— Сразу решил? — повторил он, квело улыбнувшись.

— Сразу.

— Спасибо тебе, Михаил Захарович. Спасибо… Значит, вместе пойдем домой. Картошку я хорошо могу пожарить…

От имени Буркина я передал ключи от дома Анне Тимофеевне — просил навести там порядок и запереть. И мы с Акимом Ивановичем отправились домой.

Во флигеле с высокой деревянной лестницей, где ко мне отнеслись с душевной гостеприимностью, где я за неделю стал своим, полюбил живущих в нем двух человек — Катю и Акима Зубковых, жизнь внезапно так изменилась в худшую сторону, что я, как и Аким Иванович, мало разговаривал.