Михаил Никулин - Повести наших дней

— Товарищ Чикин, я впервые обижу тебя. Сознательно обижу. Без обиняков скажу тебе: слова твои как начищенные, блескучие сапоги. Тебе все равно — по своей или по чужой вине человек в жизни тянул не за ту вожжу. У тебя спрос с каждого одинаковый… Теперь я ясней понимаю, почему ты на собрании, когда дружно высказывали сочувствие Анне Тимофеевне Еремеевой, ты тогда шепотком спросил меня: «Товарищ Буркин, у нас что, непочатый край бездельного времени, что мы убиваем часы на Анютку Шепелявку? Ее же, как порченую овцу, надо вон из нашего гурта направить по одной дороге с ее родственничками!..»

По-строевому вытянувшись, но не прибавив в росте, Чикин вздохнул и тихо сказал:

— А я и теперь прежнего мнения придерживаюсь.

Буркину стало грустно. Он думал о своем товарище по работе, по целям и задачам дня куда лучше, чем высказывался о нем вот только сейчас… «У всех у нас есть такое, от чего надо избавляться. Нехорошо, что у товарища Чикина спрос со всех одинаковый…» Но довести до конца свою мысль он не был готов, да и не хотелось своими рассуждениями вновь обижать Чикина… А Чикин и в самом деле переживал обиду. Он даже присел на стул подальше от Буркина и непонимающе грустно смотрел на него.

Анна Тимофеевна вошла в комнату как-то неслышно и в то же время запросто. На круглый столик, покрытый свежей скатеркой, где уже стояла тарелка со стаканом, поставила запотевший графин с родниковой водой. Буркин и Чикин молчали, как молчат после незавершенного разговора по душам. Анна Тимофеевна, прищуро взглянув на Чикина, сказала ему:

— А я по твоему приказу ключ отдала в точности кому следовало — товарищу Буркину.

Чикин ничего ей не ответил.

— Анна Тимофеевна, да все в порядке. Вам бы уже следовало отдохнуть. Вы ж, можно сказать, за день гору своротили с места! — сказал Буркин.

— Я, товарищ Буркин, завсегда думала, что отдыхать мне на этом свете не положено. Отдохну, где матушка с батюшкой да-авно-о отдыхают. Позабыла уж, какие они были. Их лики — как в непроглядном тумане…

Она, склонив голову, немного помолчала и сказала:

— Я, товарищ Буркин, должно, пойду в свой угол. Нужна буду — стукнете. — И ушла.

…Чикин, с молчаливой придирчивостью наблюдавший эту сцену, мог заключить только одно: до ужаса захламленный дом празднично чистым сделала Анютка Еремеева. Ему только непонятно было, как это Буркину удалось подобрать ключ к немыслимо трудной бабе, научить ее людскому обращению с другими?..

Догадываясь, над чем размышляет притихший Чикин, Буркин спросил его:

— Понял?

Чикин ответил:

— Только наполовину.

— Потом поймешь и на другую половину. А теперь расскажи, какие новости привез из задонских хуторов.

Буркин подсел к Чикину, слушал, а Чикин негромко рассказывал, как доставал семенной ячмень, как в обмен на просо выцыганил два мешка очищенной пшеницы — той, что лучше рожает в наших краях…

— Хорошо, хорошо, — одобрительно покачивал головой Буркин.

Чикин с откровенной радостью и гордостью сообщил, что есть надежда получить в подарок от руководителей Озерновского колхоза почти новенький плужок «Аксай».

— А это уж просто преотлично, товарищ Чикин!

Чикин не скрыл, что в одном месте, где дорога узкой просекой проходила по лесу, в него дважды пальнули.

— А вот это очень даже плохо! — всполошился Буркин.

— Пуля скоблянула по спицам переднего колеса, а по ногам не угодила, улыбнулся Чикин.

Настроение Чикина Буркин не одобрил:

— Улыбаешься?

— Улыбаюсь, потому что никого не грабил и намерения нету грабить. И в других иных делах дороги никому не переходил, а вот нашлись такие, что стреляют… Никак не подумаешь, что они выстрелами почести мне делают, — шутливо говорил Чикин.

— Оставь свои шуточки для других. Мне они не по душе. Когда туда за зерном, за плугом и за другим прочим поедешь? — сердито хмурясь, спросил Буркин.

— Нынче отосплюсь как следует, а завтра или послезавтра на той же бурой кобылке отправлюсь в Озерновский. Договорюсь с кем надо. Следом пошлете подводу. Быков в нее запрягите, что посильней, попроворней.

Чикин высказывал свои соображения, а Буркин, сердито слушая, решительно снимал с себя куцый дубленый полушубок, расстегивал поношенный френч военного образца и от широкого кожаного пояса на гимнастерке отстегивал револьвер.

— Возьмешь, — протянул он Чикину револьвер. — Безоружного тебя не пустим. Хоть на близком расстоянии не будешь для них курицей…

Чикин запротестовал:

— Да ты что? Сам хочешь остаться безоружным?.. Вот на что ты толкаешь Чикина?! Ты, значит, ко мне с душевной заботой, а мне о тебе можно и не думать?.. Так у нас, товарищ Буркин, не пойдет!

И Чикин отмахнулся от револьвера, пересел подальше от Буркина.

— Чудак ты, Чикин. Мы ж тут на виду у народа, а тебе дорога лежит лесом. Как ты не можешь этого понять?!

— Стрелки по нашему брату днем скрыты лесом, а ночью темнотой!

— Да ведь лесом же, лесом тебе придется ехать! — настойчиво вразумлял товарища Буркин.

Чикин резонно ответил:

— А я лес объеду.

В дверь постучали.

Буркин, как по тревоге, пристегнул револьвер, оделся и, прежде чем сказать «входите», успел обменяться с Чикиным улыбкой и похлопать его по плечу.

— А, Михаил Захарович?

Я, разумеется, не знал, о чем они разговаривали до моего прихода, и все же мне нетрудно было догадаться, что в этом разговоре они глубоко поняли друг друга. Я мог с полной уверенностью сказать, что то, о чем они договорились, дорого им обоим и они еще не раз будут вспоминать о нем.

— Иван Селиверстович, — обратился Чикин к Буркину, — я не знаю, что у вас тут будет, только ты отпусти меня: так спать хочу, что готов отказаться от самых сладких пряников.

— Иди-иди, Димитрий… Иди и отоспись как следует. — И Буркин взял Чикина под руку и повел его к двери. У самого порога спросил: — Ты что думаешь про Насонова? В протоколе над его фамилией так и остался вопрос.

Спокойно Чикин ответил:

— Он у родного отца жил, как в батраках. Быков, инвентарь — отцово наследство — сдал в колхоз по доброй воле…

— Другого ничего не скажешь?

— Дисциплина у него в нашу сторону…

— Понимаю…

И они распрощались.

…Мы остались вдвоем — Буркин и я. И Буркин не замедлил спросить:

— Михаил Захарович, ты что, по дороге потерял Акима Ивановича и Катерину Семеновну?

— Да нет. Супруги Зубковы еще дома.

— И не собираются сюда?

— Собираются, но в большом споре. Аким Иванович советует Катерине Семеновне остаться дома: ты ж, говорит, целый день с мокрой тряпкой по школьным полам лазала. Отдохни, говорит…

— А что она? — спросил внимательно слушавший Буркин.

— А она ему: «Не делай из жены куклу. Не отбирай у нее права думать, а ежели надо, то и высказаться…»