Михаил Никулин - Повести наших дней

— Умница Катя. Она у нас прямо-таки золотая. Ты, Михаил Захарович, другого мнения о Катерине Семеновне?

— А есть металл дороже золота? — спросил я Буркина.

— Ни я, ни мои ближние и дальние прародители с благородными металлами знакомства не водили, — шуткой ответил Буркин.

— Мои тоже.

И мы весело договорились, что Кате быть «золотой», пока мы не узнаем, как называется металл, что дороже золота.

— Шутки шутками, Михаил Захарович, но у Зубковых, очень уважаемых супругов, в их совместной жизни какая-то трещинка заимелась… Ручаюсь — раньше ее не было. Даже наоборот… Может, из-за Анисима Насонова у них серьезные расхождения?

— Мне тоже кажется, что из-за него.

Но рассуждать об этом у нас не нашлось времени. В комнату сразу вошли шесть человек: Аким Иванович и Катя, супруги Костровы и супруги Грешновы. По каким-то подробностям я уже знал этих людей. Но мне так хотелось знать о них куда больше, чтобы судить о их жизни правдивее. И потому я внимательно наблюдаю за ними… Они сейчас осматривают комнаты бывшего еремеевского дома. Буркин с удовольствием ведет их за собой.

— Совету тут будет куда как хорошо. — Это сказал Аким Иванович и почему-то вздохнул.

Его вздох объясняю себе: вздохнул потому, что, как батрак, острее чувствовал справедливость изгнания отсюда Еремеевых.

Слышу голос Марины Антоновны Грешновой:

— Нутро мое не дозволяет верить, что именно Анютка Шепелявка навела тут такой порядок!

— И я ни за что не хочу верить, — сказала Катя. — Вы же знаете, что она чуть не поломала нашего шествия к общественному базу!

— Да, Анютка Шепелявка тогда в сильное унижение поставила меня. При скоплении народа стала кричать, что с меня пример брать не надо, что Андрюшка Костров — дурак, что за него бык думает. И пошла тому подобное расписывать… — Андрей Костров, вспоминая это, пристыженно крутил головой. Ну и Шепелявка… Долго ее помнить буду.

И Буркина вдруг оставило веселое настроение. Похолодевшими синими глазами перебирая каждого из присутствующих, он заговорил:

— Я очень прошу запомнить, что в комнатах наводила порядок Анна Тимофеевна. А еще прошу, — негромко продолжал он, — кулацкими прозвищами не обзывать ее.

Буркин просил, но я видел, что глаза его были требовательными.

— Они, — с усилием подчеркнул это слово Буркин, — затолкали ее в черную яму. Они не считали ее за человека. Они дали ей кличку, а имя отобрали.

Буркин говорил, уводя всех за собой в ту большую комнату, где и должно было проходить сегодняшнее собеседование. Пока люди рассаживались, Буркин, стоявший около столика, помолчал.

— Они не хотели, чтобы она думала своей головой, они приказывали: ты посапывай и делай, что велим… Так что ж, и мы к ней — по-ихнему?

Аким Иванович в тон Буркину заявил:

— Мы ж тогда на собрании высказались с полным сочувствием. Этой линии и будем держаться. Я, товарищ Буркин, одного мнения с тобой… Анна Тимофеевна отлично подготовила помещение…

И опять он сказал слова, которые, видимо, в наибольшей степени отражали его сегодняшнее настроение:

— А Совету тут будет очень даже хорошо.

Буркин уже дружелюбно подытожил незапланированный и очень короткий разговор:

— Аким, товарищи не спорят с нами. Значит, общими силами возвернем гражданке Еремеевой, Анне Тимофеевне, ее имя и отчество.

— Товарищ Буркин, хочу тебя спросить, а она, эта Анна Тимофеевна, собирается заработать, чтоб мы к ней по-другому?!

Резонный голос Грешновой, Марины Антоновны, сразу напомнил мне собрание хуторян в школе. На подоконнике она тогда стояла прямо, взыскательно глядела в зал. Из-под черной шали резко выделялись пряди седых волос… А теперь она сидела рядом со своим мужем и на Буркина смотрела хоть и не взыскательно, а все-таки строго.

— Не отмалчивайся, товарищ Буркин, от моих слов. Я ж тебя спросила: эта Анна Тимофеевна собирается заработать, чтоб мы к ней по-другому?! И, пожалуйста, товарищ Буркин, отвечай мне не улыбочкой, а ясными словами.

Не переставая улыбаться, Буркин сказал:

— Марина Антоновна, я ведь улыбаюсь душевно. Я хорошо помню вашу речь с подоконника. Понравилась она мне. И вопрос ваш мне понятен. И еще скажу вам, Марина Антоновна: хорошо, что вы в нашем активе.

Об Анисиме Насонове повели разговор уже после того, как подоили итог делам на постройке ферм. Буркин полез во внутренний карман своего полушубка, достал записную книжку, похожую на толстую тетрадь несколько меньшего размера, и попросил к себе Катю. Присев к углу столика, она под диктовку Буркина записала: «Ускорить подвозку камыша на крышу коровника».

Аким Иванович с места заметил:

— Завтра коровник будет готовый. Он на двадцать голов. Уже давно договорились, что в этот коровник перегоним тех коров, раскулаченных, каких на время раздали в единоличные дворы. Раскулаченных коров у нас тридцать. Стало быть, все они в этом коровнике не поместятся. Значит, десять коров по-прежнему, пока не закончим постройку другого коровника, останутся на квартирном положении в единоличных дворах. В твою книжку, товарищ Буркин, надо записать: «Растеленных коров оставлять первым долгом в тех дворах, где нет своей коровы, а детишки имеются. Не следует лишать их молока».

К этому предложению Акима Ивановича все отнеслись одобрительно. И Катя в книжку Буркина вписала последние слова: «…детишек не следует лишать молока».

…Наступил момент разговора об Анисиме Насонове. Его начал все тот же Буркин:

— Захотел, товарищи, с вами посоветоваться, как и что нам делать. В райкоме кое-кто в резкой форме критиковал меня, а значит, и весь наш актив за мягкость в политике против кулаков. Я сказал им: «Один у нас под вопросом — Насонов Анисим Лаврентьевич». — «Вы что, на завод его оставили? — спрашивают. — Боитесь, что переведется это племя?!» — с такими они ко мне словами. Я как-то сразу жестоко обиделся. «А вы, говорю, не завязывайте нам глаза и головы с плеч не снимайте. Они нам очень нужны, чтобы видеть и думать. Нам же на месте видней, кто чего стоит!..» Таки просто я там раскричался. Стихли те, что с критикой ко мне. И тут первый секретарь сказал, что преждевременно критиковать товарища Буркина и активистов Затишного. Им и в самом деле на месте лучше знать…

Буркин немного подумал, смущенно усмехнулся:

— Он сказал, что нам лучше знать… А ведь я в райкоме был один. Получилось, что я за всех вас расписывался…

И тут Аким Иванович глуховато заметил:

— В этом вопросе, товарищ Буркин, за меня вы зря расписывались в райкоме. В семье Насоновых я жил в батраках. К Анисиму Насонову у меня свой подход.

— Вот по этому самому, товарищ Зубков, тебе первому разговаривать о нем…

На слова Буркина отозвалась Катя: