Сергей Малашкин - Девушки

Дул ветер, моросил дождь. Облетала пожелтевшая листва. Кричали грачи, мечась черными сетями над поселком и лесочком, желтевшим у самого горизонта. Впереди торфяниц шагал Долгунов. Он чувствовал, что его сердце бьется с сердцами тружениц, которые отдают все свои силы фронту, родине, чтобы она была свободна и богата. Но их молчание и глубокая сосредоточенность — это было не то настроение, которое поднимает силы людей на героический трудовой подвиг. Долгунов оборачивался к девушкам, говорил:

— Нет, не могу так идти с вами!

Девушки окружали его:

— Что, дождя побоялся?

— Струсил! Струсил! — кричали девушки, дергая Долгунова за рукава пальто.

— Не пускайте его!

— Куда он? Ишь какой ловкий!

— Нас взбудоражил, а сам в кусты! — раздавались со всех сторон голоса.

— Нет, красавицы, — жаловался Долгунов, ломая тонкие брови, — скучно мне с вами. Молодые, а как старушки идете. Ну, прямо бы мои глаза не глядели на вас! Небось на свидание идете — во!

— Так то на свидание, а не на гидромассу!

— Девушки! — восклицала в таких случаях какая-нибудь из запевал, обращаясь к подругам. — Споемте-ка песню! Товарищ Долгунов песни любит. — И тут же звонким, чистым голосом затягивала веселую песню.

Девушки дружно подхватывали. От песни ярче разгорались их глаза. Головы поднимались выше, фигуры, выпрямляясь, становились стройнее, ноги ступали тверже. Казалось, что в пути не было ни дождя, ни ветра, ни пронизывающего холода осени — светило солнце, зеленели деревья, пели соловьи и жаворонки.

— Вот теперь пойду, — говорил в такие минуты Долгунов, сдвигая картуз набекрень, выпрямлялся, шагал молодцом и приятным баском подпевал девушкам.

— Да что же случилось, родные? Сказывайте, — внимательно поглядывая на разливальщиц, окруживших его, спросил Долгунов.

Фрося переглянулась с Соней и сразу брякнула:

— Чем нас кормит Аркашкин? Какие это харчи? Пусть сам ест.

— На торф бы послать столовщиков! — подхватили хором разливальщицы.

— Не все, девушки, не все сразу, говорите по очереди, — предупредил Долгунов, видя по возбужденным лицам девушек, что они пришли к нему не зря.

Но торфяницы никак не могли успокоиться и говорили все сразу, хором. То краснея, то бледнея, так кричали, что трудно было разобрать, чего они хотят, и вдруг умолкали, впивались взглядами в лицо парторга и ждали, что он ответит им на их жалобы. Долгунов поднял руку.

— Девушки, кричите сильнее, да хором, хором!

Соня и Фрося рассмеялись. Засмеялся и сам Долгунов. Стали смеяться и остальные, подталкивая друг друга. Когда смех прекратился, парторг сказал:

— Вот и поговорили, красавицы. — И он поднял глаза на Фросю. — Говори одна.

— Ты сам, Емельян Матвеевич, знаешь, как мы работаем, каков наш труд! Торф — не тетка, драченами не накормит, последние жилы выматывает. Есть-то хочется, да посытнее. Аркашкин же с Маркизетовой пустыми щами угощают. Разве это терпимо? Нет, скажи: можно на таком харче работать? Мы для фронта стараемся. — И Фрося обратилась к девушкам: — Где?

Высокая узколицая девушка поставила на стол котелок со щами и молча села на свое место. Долгунов заглянул в котелок.

— Да это разве щи? — проговорил Долгунов, и брови сдвинулись над переносицей.

Парторг взял телефонную трубку.

— Дайте столовую… Столовая?.. Позовите Аркашкина… Кто? Говорит Долгунов… Что? Занят? Скажите, чтобы немедленно подошел… Аркашкин? Ну-ка, милок, скажи, чем торфяниц кормишь? Да, сегодня!.. Что?.. Говоришь, очень вкусные щи? Любопытно! Принеси-ка мне котелочек, посмотрю… Что-о-о?.. Домой? Мне домой? А раньше ты носил мне на дом щи? Нет? То-то!

Соня заметила, как на бледных, впалых щеках Долгунова то вспыхивали красные пятна, то гасли. Серые глаза стали почти темными.

— Я вижу, милок, ты заговариваться стал. Давай щи, да живо! — Положив трубку, парторг глянул на девушек, сказал с усмешкой: — Ишь какой молодец, финтить вздумал! Домой! Я ему дам домой! Сейчас, сейчас, девушки, разберемся, не волнуйтесь!

Разливальщицы одобрительно переговаривались между собою.

— Партия и государство выдают нам все, что могут, — сказала Фрося. — Они выдавали бы нам больше, ежели бы не война. Мы все это, товарищ Долгунов, понимаем…

Девушки загудели:

— Аркашкин, Маркизетова и другие не выдают нам того, что полагается!

— У рабочего харча питаются черт-те кто!

— Один с сошкой, семеро с ложкой!

Запыхавшись, раздувая полы пиджака, влетел Аркашкин с котелком в руках. Складки жира колыхались у него под тупым подбородком. Он стрельнул здоровым глазом на девушек, потом на парторга и поставил котелок на стол. Щи были подернуты жиром, дымились и приятно пахли. Долгунов встал и заглянул в котелок.

— Так, так, — едва заметно улыбнувшись, проговорил он. — Щи отличные. Капуста свежая и морковка… Напрасно, девушки, жалуетесь. Напрасно! Зря шум поднимаете, Аркашкина попусту беспокоите! — Видя, что девушки замолкли, насторожились и тревожно переглядываются между собой, Долгунов возвысил голос: — Аркашкин, а что вы скажете вот об этих щах? Девушка, дай-ка, дай-ка твои щи сюда! Покажем их Аркашкину, пусть поглядит…

Узколицая девушка поставила котелок на стол. Аркашкин изменился в лице. Он посмотрел в котелок со щами, брезгливо поморщился и, не глядя на девушек, спросил:

— А где брала их?

— В столовой, — ответила Фрося.

— Не может этого быть! У меня в столовой таких щей не бывает.

— Как не бывает? — загудели хором разливальщицы. — Окстись!

— Я только что из столовой, — громко сказала узколицая девушка. — Емельян Матвеевич, и тут, выходит, не он, а я виновата…

— Что она, сама сварила их?

Разливальщицы вскочили со скамеек. Среди них росло возмущение. Некоторые стали угрожающе кричать на Аркашкина.

— А может, и сама сварила, кто ее знает! — огрызался Аркашкин. — А может, съела, а воды зачерпнула из канавы в судок. Почем я знаю… Вот мои щи, они перед вами!

— Вот что, Аркашкин, вы забываетесь! — уже сурово сказал Долгунов.

— Я не забываюсь, не забываюсь. Откуда мне брать продукты? У меня норма.

— Так, так! Девушки и добиваются только этого — получать свою норму. Вы-то их норму жиров, мяса, рыбы получили полностью? Что вы даете? Обманывать вздумали. Вы ни разу не изволили побывать на полях, поглядеть, как они, эти торфяницы, трудятся.

Аркашкин улыбался, бледнел, краснел и метал злобные взгляды на торфяниц. Порой он, как зверек, огрызался, доказывал, что он старается, а на него просто нападают, торфяниц — тысячи, а он один. Потом он возвысил голос до визга:

— Они все недовольны, все до одной недовольны!

— Вы, Аркашкин, довольны! — сказал резко Долгунов.

— Как ему не быть довольным! — вставила со злым смехом Фрося. — Эно он какую ряшку-то наел! Она у него, девоньки, вот-вот, того и гляди, на части распадется — куда нос, куда губы…