Ефим Терешенков - Женя Журавина

У Марии Петровны жизнь сложилась по-другому. Ее жениха, студента, арестовали за месяц до свадьбы, сослали в Сибирь, и там он умер от туберкулеза. И это зажгло в ней непримиримую ненависть к самодержавию, ко всяческой неправде, в большом и малом. Не было на земле человека, какой бы пост он ни занимал, которому бы она не говорила правду в глаза. Счастье ее, что вот уже почти четверть века она жила при советской власти. Тут и бездушный понимал, что за ней стоит большая правда, и поэтому уступал. Она была у населения поселка вечным ходатаем и заступницей, делила печали и радости каждой семьи в отдельности и всех вместе.

— Да, а ты знаешь, ведь она тебе завещала все свое добро. Однажды, когда ты ушла на урок, она при всех сказала: «Вот моя наследница. Пусть она распорядится моим добром, как ей захочется».

— Агния Петровна, да зачем это мне? Ничего я не возьму. Я боюсь притронуться к этому.

— Воля покойной священна...

Тайфун бушевал двое суток и оборвался так же внезапно, как и налетел. Сугробы намело по самые крыши, залепило снегом стены домов, окна, деревья; но когда небо очистилось и над морем поднялось солнце, мир сразу же помолодел и, казалось, сам на себя загляделся. Никем не потревоженный, чистый, белый до боли в глазах, лежал снег, сверкавший неисчислимыми искорками. Люди тоже казались помолодевшими, и, как ни хотели иные сделать приличное случаю печальное лицо, улыбка, как солнце из-за туч, прогоняла грусть, и разговор сам собою переключался на что-нибудь веселое. То же происходило и с Женей. Люди, кто с лопатой, а кто и без нее, смело лезли в глубокий снег, прокладывая тропинки; подростки толкали друг друга в сугробы, и ей захотелось во всем этом принимать участие. Увидев уборщицу, разгребавшую снег возле школы, Женя направилась к ней:

— Тетя Шура, давайте-ка я!

— Что вы, Михайловна! Разве это ваше дело?

Женя выхватила лопату и, так как «тетя» была немногим старше «племянницы», бросила в нее большой белый ком, который рассыпался по плечам, опушил волосы, ресницы. «Тетя» не осталась в долгу, и через минуту обе, потеряв степенность, швыряли одна в другую охапки рассыпчатого снега. Только когда уборщица спросила о времени похорон, Женя пришла в себя:

— Ой, да сегодня же... Как же я пойду такая. Тетя Шура, отряхните меня хорошенько.

... Похоронная процессия протянулась через весь поселок. Все — старые, и малые, и женщины с грудными детьми — вышли проводить в последний путь свою учительницу. Впереди ученики старших классов несли на подушечках награды: медаль «За трудовую доблесть» и орден Трудового Красного Знамени, а также венки из хвои пихт и веток комнатных растений; за ними четыре пожилых рыбака, когда-то ученики покойной, несли гроб, за гробом шло население поселка.

Когда все подтянулись и расположились вокруг могилы, рядом с которой стоял открытый гроб, выступила Агния Петровна.

— Товарищи, Мария Петровна ушла от нас, ушел самый совестливый и самый беспокойный человек. А беспокойство ее было не о себе, и жила она не для себя — для всех. Сорок два года служила она народу, служила честно, бескорыстно, от всего сердца. Пусть же будет ей пухом земля, а мы унесем в сердце светлую память о ней и будем, как она, любить правду, народ, родину, служить им так же, как и она: бескорыстно и от всего сердца...

Пожилой мужчина, один из тех, кто нес гроб учительницы, сказал:

— Мария Петровна учила нас, учила наших детей, а потом и внуков. Она пришла к вам девчонкой — это было еще на западе, — а когда переселились сюда, переселилась и она. Она нас и учила, и лечила, и судила, и была нашим ходатаем перед начальством. Верно сказано: жила не для себя — для других. Спасибо ей за ее труд, за тревогу обо всех. Место мы выбрали ей хорошее, далеко видно. А могилку ее мы огородим и памятник поставим. Такими людьми правда держится. За себя не постоит, а за правду — ни перед кем не отступит...

Когда гроб опустили в могилу и все стали бросать по горстке земли, женщины расплакались, ученики сосредоточились, точно на какой-то миг и они стали взрослыми.

Женя ушла с кладбища последней. Свежий холмик могилки, один не прикрытый пеленою снега, вдруг наступившая тишина, и эта изумительная прозрачность воздуха, и безбрежные дали над морем и над горами наполнили душу чувством величия жизни. Она остановилась, осмотрелась и словно все вокруг увидела впервые: какая же она, земля! какая жизнь!..

Бывают такие минуты прозрения, когда человеку все кажется несколько иным, новым, когда даже самое обычное приобретает характер необычности и даже необычайности, словно поднимается человек на новую ступень, более высокую, чем та, на которой стоял, словно глаза его вдруг приобретают большую способность видеть, а сердце — вмещать.

Женя вспомнила любимую поговорку отца: «Жизнь прожить — не поле пройти за сохою; жизнь — дело сурьезное, играть ею грешно...»

Она шла домой одна и перебирала в памяти все события своей жизни, первые шаги на жизненной дороге. Давно ли приехала сюда, и вот уже вступила в такие сложные отношения и с таким множеством людей. Ее жизнь переплелась с жизнью учеников, родителей, товарищей по работе, Петра Игнатьевича, директора школы. Никто ее здесь не знал, не подозревал о ее существовании, но вот она пришла, заняла свое место, повела свою линию — люди ее увидели, услышали, определили и к ней свое отношение. Дело жизни становилось большим и серьезным. Но так ли она поступает? Что бы сказал отец?

Женя стала оценивать свое поведение, свое отношение к отдельным людям. Ученики? «С ними все в порядке, — думала она, — я отдаю все, что могу, и они платят мне тем же. То же и с родителями. Но вот товарищи по работе? Мария Петровна! Почему я не пошла вместо нее? Испугалась? Поленилась? Надо во всем идти до конца! Большой мне надо быть, строгой. С этой минуты я буду совсем другою. Надо взять себя в руки и ни перед чем не отступать... Папа говорил: «Зло прожорливо — дай ухватить палец, откусит руку...»

На другой день наиболее ценные вещи Марии Петровны: стол, шкаф с книгами, сундук, служивший комодом, и небольшой дорожный чемодан — были доставлены в комнату Жени.

— Агния Петровна, ну зачем все это мне? Я не могу пользоваться этим...

— Пусть постоят, там будет видно. Посмотрим, что здесь есть, чтобы ты знала...

— Я не буду смотреть, смотрите сами.

— Женя, нельзя же так! Это воля покойной. Ее надо уважать! Если бы она знала, что ты так отнесешься, это огорчило бы ее и оскорбило...

Агния Петровна стала открывать один за другим ящики стола. В левом лежало около десяти толстых исписанных тетрадей. Некоторые из них состояли из десятка-двух сшитых в одну ученических тетрадок, одна — представляла собой конторскую книгу, другая — классный журнал. На каждой стояла надпись «Для памяти» и годы «1912—1917», «1918—1924» и т. д.