Ефим Терешенков - Женя Журавина

— Ну, вот ее дневники, а вернее — записки. Кое-что она мне читала. Это она доверила тебе. Тут копилка и житейской и педагогической мудрости...

Правый ящик был заполнен связками писем. На связках были надписи: «Письма учеников», «Письма родителей учащихся», «Письма Сережи», «Разные».

— О письмах она ничего не говорила, письма придется сжечь: читать их нам не дозволено, — сказала Агния Петровна и отложила их в сторону.

В среднем ящике находилась чайная посуда, ножи, вилки; на дне сундука, под бельем, в футлярах — два обручальных кольца, золотой массивный браслет, серьги, овальный медальон на золотой цепочке, серебряные подстаканники и по полдюжине чайных и столовых ложек.

— А вот это ты должна беречь как память о Марли Петровне. Жалко, что ты не успела с нею сблизиться. Это был кристальной души человек. Она тебя лучше разглядела, чем ты ее. Не раз, когда ты уходила из учительской на урок, она отзывалась о тебе с большой теплотой. А на такие отзывы она была очень и очень скупа.

Расставленные и разложенные в комнате чужие вещи производили на Женю тягостное впечатление, и она сторонилась их, точно это были одушевленные предметы, но постепенно, вольно и невольно она стала заглядывать в книжный шкаф, - а затем и в дневники Марии Петровны, открывая и тотчас захлопывая пожелтевшие страницы. Ей казалось, что она занимается подглядыванием, и это оскорбляло чувство собственного достоинства.

В книжном шкафу были произведения классиков русской литературы и критиков: Писарева, Добролюбова, Чернышевского, Белинского, педагогические труды Лесгафта, Пирогова, Ушинского, методические пособия и учебники начальных классов за добрую половину века. В объемистых тетрадях-дневниках, исписанных, четким учительским почерком, были и стихи боевого революционного содержания, и краткие описания событий, и даже списки учеников, поступавших в школу. Тетради красноречиво говорили о том, что автор был одиноким человеком, что сплошь и рядом единственным его собеседником были вот эти листки бумаги и та большая общечеловеческая правда, которую избрала она своим спутником и которой служила преданно и бескорыстно.

Жизнь Жени была заполнена до отказа текущими делами, поэтому чтение книг и дневников она откладывала «на потом», хотя и перелистывала их все чаще и чаще, а вещи, белье и платье раздала. Больше всех одарила она Марию Сомову, мать ученика Гриши. Гриша обнаруживал большие способности, и Женя готова была делиться с ним и его матерью всем, что было в ее распоряжении.

После смерти Марии Петровны на плечи Жени легла новая нагрузка: обязанности завуча. Никто из старых опытных учителей не желал сидеть в школе «с темна до темна», и Агния Петровна уговорила Женю вести канцелярию и следить за порядком в отсутствие директора.

— Учебно-воспитательной работой будем руководить вместе. Да и лишняя зарплата не помешает: вам надо приодеться, послать родителям...

— Агния Петровна, ну какой же я руководитель? А родители? Да они ничего от меня не возьмут. Вот увидите: пошлю, а они обязательно. что-нибудь купят и мне же пришлют.

— И это хорошо. Расти вам нужно. Крепче будете стоять на ногах, вам же будет лучше.

Женя согласилась с одним условием: работать она будет, но не будет «руководить».

— Я буду делать, а руководите сами...

Новые обязанности заставили Женю все чаще обращаться к книгам Марии Петровны. Теперь они не пугали, а, казалось, сами приглашали на беседу.

Однажды в непогожий выходной день — в погожие было не до этого — она раскрыла шкаф, пододвинула стул, уселась перед полками и сначала долго и безмолвно смотрела на корешки книг. «Как много написано! И зачем столько? Все ведь просто и ясно... Надо только делать...»

В школе и затем в педагогическом училище Женю не научили любить и читать книги. Она уходила в жизнь с убеждением, что все, что нужно знать, уже знает, а чего не знает, без того можно обойтись; главное — делать, действовать; ошибешься — можно поправиться. К теориям душа у Жени не лежала. Это была деятельная натура и в деле, в действии искала пищу для ума и для сердца.

По-видимому, иного мнения придерживалась Мария Петровна. Главное место в ее квартире занимали книги. Пожалуй, книги составляли и главное богатство. Она содержала их в образцовом порядке и, судя по закладкам, по заметкам на полях и на закладках, читала и перечитывала по многу раз, вдумывалась в каждое слово. Женя читала наспех, «пробегала», и только затем, чтобы найти в книге новый, может быть более совершенный «рецепт», как поступить в том или ином случае, но в рецептах она не особенно нуждалась: выручал собственный здравый смысл и горячая преданность делу.

Беглый просмотр библиотеки убедил Женю, что она владеет большим богатством, что перед нею не просто шкаф с книгами, а целый мир — столько в нем заключено живых людей, мудрых, думающих, страдающих, счастливых и несчастных, столько величественных событий: Бородинское сражение по роману «Война и мир», «Железный поток» Серафимовича, «Дворянское гнездо» Тургенева, «Чапаев» Фурманова, стихи Некрасова и Маяковского. И она решила, что отныне все свободное время потратит на «прогулки» в этот мир, но прежде всего ознакомится с дневниками Марии Петровны: может быть, они научат быть серьезной; Женя все еще считала себя легкомысленной девчонкой, а всех остальных серьезными и многознающими.

Первая же тетрадь и первая страница поразили Женю:

«10 сентября. Клянусь тебе, Сережа, быть верной нашим заветам. Если тебе замкнули уста, то мои открыты; если заковали твои руки, то мои свободны; если ты в заточении, то я на воле; если нас с тобою двое, то я воспитаю сотни: я решила стать учительницей.

Я меняю город на деревню, покой на беспокойство, довольство на нужду, сытость на голод, праздность на труд, но зато и ложь, которой мы жили, на правду, которой будем жить...»

Женя закрыла тетрадь. «Сережа! Это жених Марии Петровны, революционер. Она клялась ему быть верной заветам. Какие заветы? Конечно, борьба за революцию. Что же и на что она меняет? «Город на деревню!» А у нас девчонки повыходили замуж, чтобы не ехать в деревню! «Сережа!» Странное совпадение. И у меня Сережа! Только какой же он мой? И никаких обетов не требовал и сам не давал... Индейцы, стихи, красивые слова, — вспомнила она свою прогулку в лесу. — Нет, этого Сергея ничто не волновало, не звало на борьбу. Он был спокоен... Ах, спокойствие! Можно ли быть спокойным, когда так много дел не доделано, а еще больше — не начато!..»

Женя стала читать следующую запись:

«24 сентября. Приехала к месту работы. Явилась к священнику. Благословил, ткнул руку к губам, поцеловала. Вечером пришел староста. Пожалел, что я маленькая; лучше бы прислали мужчину: учить и не бить нельзя... Заметил, что и рука у меня маленькая; спросил: не отсыхает ли? Я взглянула на его руку — пальцы толстые, и на каждом следы увечья: то содран или расколот ноготь, то свежая ссадина. Я прониклась уважением к его рукам. Это они делают все, чем мы пользуемся. Мне хотелось пожать эту руку, но он не протянул ни когда вошел, ни когда уходил. Неужели стесняется? А я очень стесняюсь. И знал бы он, как я уважаю таких, как он. Вечером пришла старушка с хозяйской половины и стала спрашивать, скоро ли страшный суд. Оказывается, сбывается пророчество: пошло царство на царство, народ на народ, брат на брата, сын на отца; скоро наступит мор и глад; по земле уже ходит антихрист, но все время меняет личины, и распознать его невозможно. Старушка боится, чтобы светопреставление не началось зимою: пуще всего не любит холода».