Лидия Компус - Два семестра

— Мудрить можно сколько угодно, — возразила Муся. — Первичное явление, вторичное явление... У нас это явление имеет имя, отчество и фамилию.

— «Изредка встречающееся явление...» — опять усмехнулся Гатеев. — И будет оно встречаться, пока мы будем инертны и терпимы. В худшем смысле этого слова — терпимы. Вы согласны, Давид Маркович, что нетерпимости на нашей кафедре нет? Если и есть, то только теоретически, — возмущаемся в кулуарах.

— Прежде чем переходить к практике, надо додумать все до конца, — сказал Давид Маркович уже спокойнее. — Рубить сплеча неразумно. Доказать, что Касимова вообще не должна работать в вузе, не так легко, как кажется. Прослушать одну-две лекции — мало: не всякое начальство сразу схватывает суть дела. Читает она по бумажкам то, что выудила из книг, и редко излагает собственные концепции...

— Я уже не раз слышала это, Давид Маркович, — заметила Муся.

— И я, — коварно поддержала Сильвия, надевая пальто.

— Куда вы спешите, Сильвия Александровна? Вика ждет?.. — спросил Гатеев, встав, чтобы помочь ей.

— Да...

Одна минута близости — самой обыкновенной и схожей с вежливостью, но... Муся почему-то покраснела и застенчиво улыбнулась, а Давид Маркович — нет, он ничем не выдал себя, он просто понял...

— Что ж, давайте додумывать до конца, Давид Маркович, — сказал Гатеев, снова садясь. — Какой у вас план?.. Пойти к ректору?

Сильвия охотно осталась бы послушать, но сейчас пора было уже идти.

По дороге она все вспоминала, что такое задело ее лично в этом разговоре на кафедре? Какое-то неприятное слово... Уже подойдя к своей двери, вспомнила: «хахаль».

Вика встретила ее, сияя счастьем:

— Тетя Сильвия! От мамы письмо! В субботу приедет, в субботу!..

Письмо было дикое, возмутительное. Мать писала девочке так, как пишут взрослому человеку. При этом страшный вздор:

«...Очень жалко, но мы не сможем устроиться

в Таллине. Инвалид капризен и требователен.

Как мужчина он не производит на меня никакого

впечатления. Здесь еще и две собаки, которых

нужно угощать овсянкой, и пегая кошка. Отравить

их он не соглашается...»

Вика, видимо привыкшая к подобным излияниям, весело читала вслух всю эту дребедень. Письмо кончалось обещанием приехать:

«Скажи тете Сильвии, что я приеду в субботу

днем.

Навещаешь ли Олимпия? Следи, чтобы он не

хамил, как его отец...»

Спрятав письмо в чемодан, Вика тотчас схватилась за пластилин. Каждый день на столе или на подоконнике появлялись фигурки, отражавшие настроение Вики: веселый заяц — пятерка по арифметике, курица под зонтиком — скучный дождь на дворе, ведьма с метлой — за что-нибудь влетело в школе. А после первого письма от матери в кухне была обнаружена кастрюля с пляшущими человечками на крышке. Девочку нужно учить, способности необычайные... Но мама-то у нее сильно с придурью, жалко даже отдавать ей эту Вику.

— Кончай, Вика. Пойдем обедать, и так поздно.

— Сейчас!.. — шумно дыша, ответила Вика.

Через минуту Сильвия получила готовую работу. На подставке лежат кверху лапками две собаки и кошка — явно дохлые. Ага, понятно: отравленные. Но... боже мой, не отравлен ли и инвалид? Он тоже лежит, задрав хромую ногу...

— Одевайся, Вика!

Пожалуй, лучше не расспрашивать и не уточнять — скорее забудется. Завтра или уже сегодня вечером пластилин будет смят, воплотятся менее кровожадные идеи... Ну и Вика!

— Тетя Сильвия! Можно мне после обеда к Олимпию? У него наверно дырка на чулке, он ужасно несдержанный. Его надо осмотреть перед маминым приездом.

— Пойдем вместе, — сказала Сильвия. — Осмотрим.

Вечером Сильвия села проверять сочинения. Тетрадь Тейна нарочно отыскала и отложила в сторону — напоследок.

Неинтересные тетради. Редко-редко блеснет капелька искренности: люблю отца, обидел друга, не хочу одиночества. Или неожиданное короткое признание: «Весной сердце становится сумасшедшим...» Это та, маленькая, с насморком... Один выдумал, что все его друзья умерли — поднялась же рука написать этакое...

А Томсон расшалился: «У меня много друзей, но еще больше начальников: тренер по футболу, она, которой я пою серенады, комендант ее общежития — человек немузыкальный и моя бабушка, которая приехала лечить зубы, но вместо этого занимается шпионажем. Всем им я обязан подчиняться, и они разрывают в клочки мой досуг».

Алекс тоже шутит: «Я бы рассказал вам, как я провожу свободное время, это очень-очень интересно, но у меня не хватает слов, я плохо знаю язык. Так что, пожалуйста, подождите».

У Калласа лаконизм и суровая правда: «По субботам хожу в баню...»

Вот и все. Осталась одна тетрадь. Написано довольно много — как это он успел?.. И тут же сразу Сильвия увидела, что Тейн пишет по-эстонски. Так вот в чем дело, так вот что...

Сильвия отложила ручку и в раздумье посмотрела на пластилинового Олимпия, стоявшего под лампой. Маленький, круглый и явно несдержанный — правой рукой на кого-то замахнулся... Скульптор давно спит, двенадцатый час.

Прочесть завтра? Было бы благоразумно — едва ли полезно читать Тейна на ночь... Однако Сильвия знала, что прочтет все сейчас же.

«... Я не мог решить, которая тема лучше, поэтому пишу и о друзьях и о свободном времени.

Однажды в свободный вечер я очутился в шумном обществе, состоявшем из моих друзей. Играла музыка, танцевали. Но пришла плохая минута, и мне вдруг показалось, что это вовсе не мои друзья, а стаканы, бокалы, бутылки — стеклянная посуда...»

Какая, однако, галиматья! Вычитал в сверхмодном романе!..

«Я схватил один бокал, ударил о пол и разбил вдребезги. Потом мне стало страшно, я наклонился, начал собирать осколки, пытаясь снова сложить их. И вот теперь все свободное время я стараюсь вернуть этим кусочкам стекла их прежнюю форму...»

Сильвия перевернула страничку. Нехитрая символика, но... по спине бегают мурашки. Вспоминается его предсмертно прибранная комната, неоконченное письмо на столе... Ну, что он еще понаписал?

«...К сожалению, времени у меня в обрез — у нас много лекций и в высшей степени интересных уроков, вроде русского языка. На последних мы занимаемся высококачественным пересказом антихудожественного произведения братьев Бернацких, а также беседами о выеденном яйце...»

Нахальный мальчишка! Но разве она сама не говорила себе того же? Разница только в одном — когда говоришь сама, то тебя не бросает в жар и в холод...

«Итак, я думал, что с друзьями покончено, и далеко не сразу заметил, что у меня все же есть друг. Это надоедливый, неприятный друг, он вызывает ненависть. Натурально, меня он тоже ненавидит всей душой. Пробовал я отвязаться от него, всячески выводил его из терпения, но безуспешно.

Однажды этот надоеда вздумал явиться ко мне с визитом. Случилось это в такой вечер, когда осколки... впрочем, о них говорить не стоит. Словом, я не был расположен к приему гостей. Оба мы были в отвратительном настроении и начали ссориться. Я не выставил его за дверь, так как парадокс оставался парадоксом: он мой друг. На прощанье он ударил меня и ушел.