Лидия Компус - Два семестра

Он заметил наконец что-то неладное и встревожился:

— Сильвия, что случилось?

Но она, ответив уклончиво, упустила редкий случай утвердить свое существование — или исчезнуть насовсем.

Почему не поговорила просто и откровенно обо всем наболевшем? Потому что всякие вопросы и выяснения показались бы ей вымогательством. Так повелось у нее с того вечера... Страшно называть этим словом ее поступок, и можно легко подыскать оправдание себе: не все ли равно, кто сделал первый шаг? разве старомодная бабушкина мораль не ушла в прошлое? Да, да, все так, все правильно... Но почему так тяжко на душе?

29

Кончилась практика; после нее посещение лекций казалось удивительно несложным делом. Дни мчались один за другим без оглядки и внезапно очутились у порога: экзамены, экзамены, сессия! Некогда любить, некогда горевать, некогда ссориться — надо закрутить голову полотенцем, чтобы не разлетались утлые мысли, и зубрить. Философия, теория литературы, история литературного языка... боже мой, история языка у Гатеева, да это же зарез, провал, погибель! Не у Гатеева, а у Эльснера! Да что вы, товарищи, Эльснер же заболел... У Гатеева, братцы, как ошибся на каком-нибудь дохлом ударении, тут и аминь — пойдет гонять по всему курсу! А Белецкий? А вообще?..

Непонятно, как и выжили, но все-таки выжили. В двадцать третьей комнате тоже все были живы, хотя Кая чуть не застряла, еле-еле выплыла на троечках.

Фаина блестяще сдала экзамен у Алексея Павловича, и это был единственный день за всю сессию, когда она с ним виделась. Благодарю за такую встречу: билет в руках, ноги подкашиваются, во рту сохнет. А холодный взгляд экзаменатора едва прикасается к лицу Фаины Костровой, очередной студентки, — сколько там их еще осталось, этих наскучивших студенток? Пять... шесть... восемь... Дайте, пожалуйста, зачетную книжку...

«Дорогой папа, дорогая тетя Настя, я уже переписываю начисто дипломную. Домой приеду только весной, после государственных, но зато уж останусь на целое лето. Сейчас работы много, каждый день хожу в библиотеку...»

Знала Фаина, что, читая ее письмо, будет вздыхать и отец, и тетя Настя, но... надо же каждый день ходить в библиотеку.

Правда, ни разу не пошла она туда ни в четыре часа, ни в пять: в эти часы там бывал Алексей Павлович.

Кая уехала к матери, и, провожая ее, Фаина опять обеспокоилась: на автобусной станции появился какой-то наш современник с длинными сальными волосами — видимо, по уговору — и поехал вместе с Каей. Пусть бы ехал, но Кая опять неестественно смеялась и была непохожа на себя.

Однажды вечером Фаина заговорила о Кае с Ксенией. После истории с Вадимом их общение ограничивалось короткими фразами, без которых не обойтись, живя в одной комнате, — и сейчас Ксения, кажется, обрадовалась, решив, что все забыто и прощено. О том, что ей доверила Кая, Фаина умолчала, но Ксения и сама была догадлива. Зеленоватые глаза засветились, как у кошки, и, намолчавшись за время безмолвной ссоры, она с оживлением начала рассуждать о молодежи. Тон у нее при этом, как всегда, был такой, словно лично она не имеет отношения ни к молодежи, ни к человечеству вообще.

— Честно говоря, Фаина, положение у вас ложное. Спорт и аскеза? Прелестно, в семнадцать лет спорт и аскеза, в восемнадцать спорт и аскеза, в девятнадцать, в двадцать, в двадцать один... но ведь природа может пробиться и сквозь спорт и сквозь аскезу. А что я могу вам рекомендовать? Ранний брак? А чем вы детей будете кормить? Вы же непременно начнете размножаться!

— Конечно, начнем, — пошутила Фаина. — Но давай еще о Кае. Ты согласна, что она на дурной дороге?

— Да. Слушай, Фаинка, а не пойти ли в кафе? Скучно ужинать дома на каникулах. Пойдем, а? У меня настроение поболтать под музычку...

В студенческом кафе отыскался уютный столик. Неяркий свет, тихая музыка, приглушенный говор — все это облегчало сближение, и Фаина только сейчас поняла, как труден был ей первый шаг, и как им обеим хотелось прежней близости.

Выпили кофе, съели по куску орехового торта. Ксения за каждым глотком откликалась на то, что маячило перед глазами: ...видишь, какие детские рубашечки в моде... она обнажила костлявые шенкеля и похожа на недоноска без пеленок... вот эти двое идут по облакам... смотри, на вид все просто — живот, руки, ноги, подагра, а сам профессор, а творения велики и многотомны!.. а вот эта, рыженькая, пишет пьесу с античным хором, на манер «Иркутской истории»... Фаинка, выкрасись и ты в рыжий цвет!..

Потом, закурив, Ксения сказала:

— Так ты, Фаина, предлагаешь — ранний брак...

— Когда это я предлагала?

— Ну, все равно кто... По правде говоря, я не уверена, что счастье в том, чтобы спать рядышком. Понимаешь, любимый в исподнем — это очень далеко от поэзии. Опять же отрыжка, и мало ли что. Вот ты разгневалась на меня за Вадима, а ведь он... — Ксения осеклась, встретив взгляд Фаины. — Ладно, мимо... — сказала она. — Я не навязываю тебе своих мнений, ты человек здоровый, реалистка. Словом, я немножко займусь Каей. Цель — убрать лоботрясов. А потом пусть падает в законные объятия Тейна!

— Имей в виду, что морочить ее я не позволю.

Ксения улыбнулась неожиданно доброй улыбкой.

— Не будь такой злопамятной, Фаинка. Я просто попытаюсь воздействовать на нее средствами литературы.

— Ох и еще раз ох! Будешь читать ей отрывки из классиков?

— Это тоже недурно. Начать с конца восемнадцатого века: опомнитесь, о Селина, очнитесь, о Валерьян!.. Ты, кстати, не знаешь ли, куда делся Валерьян, то есть этот шахматный конь, Тейн? Он в городе?

— Ксения! Я боюсь! Ты все испортишь! Не надо, я сама!..

— А что ты можешь сама? Ты слишком неопытна.

— Посоветуюсь с каким-нибудь умным и сердечным человеком.

Ксения с минуту молча смотрела на Фаину.

— Не обижайся, Фаина, но... Говорить откровенно, как раньше?

— Конечно.

— Не намечен ли уже у тебя этот умный и сердечный человек? И не затем ли ты к нему пойдешь, чтобы развернуть перед ним богатства собственной души? Я знаю, ты очень привязана к Кае, но... ведь так сладко ощутить свою безупречность, особенно перед умным и сердечным человеком. Да и тема такая приятно щекочущая — чья-то любовь, чьи-то страдания... Не обижайся!..

— Это у меня твердое решение — не обижаться на тебя.

— Значит — так глубоко обижена, что больше не обижаешься... — вздохнув, сказала Ксения.

Она была опечалена, и Фаину это тронуло. В эту минуту ей захотелось уничтожить преграду между ними, быть искренней... и справедливой — не носиться так со своей обидой.

— Ты знаешь мои слабости, Ксения, — тихо сказала она. — Иногда я принимаю твои обвинения, хоть и сержусь... Но нельзя же постоянно подлавливать меня, искать за каждым моим словом низкие мысли и побуждения. Поверь мне, я хочу помочь Кае, а не любоваться собой.