Лидия Компус - Два семестра

После его ухода я долго не мог прийти в себя. Я, не двигаясь, сидел у стола. Что-то изменилось вне меня. Не во мне, а в нормальной цепи причин и следствий. Должен, однако, сказать, что наша взаимная ненависть не исчезла».

Сильвия тоже сидела у стола, не двигаясь, и с трудом приходила в себя... Она ударила его? Жалостью? Возможно. Значит, он дожидался удобного случая, чтобы пустить в ход кулаки? Да, дерется и кусается.

Она усмехнулась, сердясь и почему-то торжествуя. Перечитала внимательно историю со стеклянной посудой. Что же его терзает?..

Подумав еще, она написала обычным четким почерком:

«Только мальчишки забавляются банальными аллегориями и кокетничают своими страданиями. Пора вести себя по-мужски. Может быть, ваши черепки склеятся лучше, если вы скажете человеку прямо, в чем вы раскаиваетесь и о чем сожалеете».

28

В субботу Сильвия, не задерживаясь на кафедре, поспешила домой. Вика, в берете, с шарфом на шее, сидела, как на вокзале — рядом стоял чемодан с уложенными вещами.

Сильвия принялась за уборку комнаты. Девочка, обычно помогавшая ей, не двинулась с места. На коленях у нее лежала булка, обкусанная по краям, точно мышь грызла, — так и не удалось отучить ее от этого.

— Ты опять булку кругом обкусала, Вика. Что за гадость!

— Совсем не гадость, мама позволяет. А потом можно сухарики сделать... Тетя Сильвия, вы леденцов не хотите? — Вика, положив булку в чемодан, достала оттуда бумажку с липкими леденцами. — Это я Олимпию купила, он утром на кухне у Шмидтов упал и бровь расшиб, а потом сел на пельмени, они были полотенцем покрыты, он не заметил...

«Надо было сказать Алексею, чтобы не приходил сегодня, — думала Сильвия с леденцом во рту. — Нина Васильевна начнет строить догадки. А впрочем, пусть...»

— Мама ему обещала вязаные штаны привезти, но, я думаю, забудет, — сказала Вика и поправила перед зеркалом узел шарфа.

— Почему же забудет... — рассеянно возразила Сильвия, стирая пыль с радиоприемника.

— Разве у нее одно дело — вязаные штаны покупать. Во-первых, она научную работу делает... Хотите еще леденца?

В это время раздался звонок. Вика кинулась в переднюю, леденцы посыпались на пол. Сильвия не успела спрятать пыльную тряпку, как девочка уже втащила за руку Нину Васильевну.

— Пойдем за Олимпием! Попрощайся, мама, с тетей Сильвией, и пойдем! — радостно твердила Вика, хватая свой чемодан.

— Погоди, погоди, — остановила ее мать, — успеем еще к Олимпию. Тетя Сильвия сначала расскажет, какие новости на кафедре... Вы знаете, так и не удалось мне найти квартиру. А жить с собаками и кошками я не согласилась, особенно имея в виду низменные наклонности их хозяина...

Вика, сдвинув брови, выслушала это и убежала:

— Мама, я иду попрощаться с бабушкой, я там спала!..

— Нина Васильевна, хорошо ли, что вы посвящаете Вику во все ваши дела? — осторожно спросила Сильвия, когда гостья сняла пальто.

— О! Мы с Викторией друзья, она все понимает, решительно все!

— Но... она слишком много огорчается, ей рано делить с вами заботы. Посмотрите, какие черточки у нее возле рта.

Нина Васильевна засмеялась.

— Ну что вы! Это совсем не плохо, если дети узнают жизнь со всех сторон. По крайней мере разочарований будет меньше... Рассказывайте, как там у нас. Писала я и Астарову и Алексею Павловичу, но ответа не получила. Очевидно, все благополучно. Как практика у пятикурсников? Много было возни?.. Большое вам спасибо!

Вика вернулась. Пока разговаривали и пили кофе, она несколько раз напоминала матери об Олимпии, но та только ласково кивала ей и продолжала говорить о низменных страстях, которыми одержим таллинский инвалид, о том, как она соскучилась без лекций и студентов, о том, как трудно жить молодой женщине, если она одинока.

— Вам, Сильвия Александровна, я думаю, не так трудно, у вас северный темперамент. Иначе вы бы давно в кого-нибудь влюбились, хотя бы в Гатеева. Неужели он вам не нравится?

— Нет, отчего же... — пробормотала Сильвия.

— Прелестный человек, прелестный. Некрасив, но какое обаяние! Кстати, как он поживает? Он часто приходит к вам?

— Работы много... — неопределенно ответила Сильвия.

— Да вот подите же, какие странности бывают. Если сравнить его, например, с Астаровым, так ведь тот просто красавец — гладкий, холеный, а наш Алексей Павлович словно обгорелый какой-то. — Она засмеялась. — Как у Блока — опаленный. Может быть, это и привлекает... В тот вечер, когда я уезжала и мы ушли от вас вместе, он совсем вскружил мне голову. Но вдруг ни с того ни с сего вспомнил, что ему нужно отправить телеграмму, посадил меня в такси, а сам убежал. Иначе не знаю, что и было бы. У меня осталось впечатление, что он боялся и за себя и за меня!.. Тем лучше: такие внезапные романы не имеют будущего. Не так ли? Он сейчас одинок, скучает, и это, конечно, почва. Но очень ненадежная! Как вы думаете?

— Д-да... — сказала Сильвия. — Вы, значит, с Таллином покончили?

— Начисто! Только бы здесь снова не начали клеветать, дали бы работать. Эльснер, кажется, угомонился, им с Тамарой Леонидовной теперь не до меня... Я предложу ему развестись официально, хочу быть свободной. К чему мне это двусмысленное положение, оно только отпугивает порядочных людей. Не так ли?

— Да, — с тоской согласилась опять Сильвия.

Наконец мать велела Вике одеваться, и обе ушли.

Сильвия убрала посуду со стола, переменила скатерть. В соседней комнате, тяжело ступая, ходила соседка, передвигала то стул, то кресло. Вероятно, жалеет, что Вика не будет больше спать в кровати внучки...

В голове вертелись всякие несообразные мысли. О чем ей напоминает почти каждая встреча с Ниной Васильевной? И теперь, и раньше... О чем-то очень досадном — как будто кто-то показывает ей, Сильвии, неприглядность женской натуры и издевается: а ты, а ты какая?..

Алексей Павлович застал ее в грустном настроении, удивился, но, вместо того чтобы спросить, в чем дело, сказал:

— Не надо грустить, дорогая.

Потом он нежно поцеловал ее и повторил:

— Не надо, не надо...

Она жалобно посмотрела ему в глаза. Он чуть-чуть пожал плечами, очевидно, не понимая, как может женщина грустить, когда он ее целует.

— Я все хочу спросить, — сказала Сильвия, отстраняясь от него и, кажется, этим опять его удивляя, — что же было тогда у ректора. Как он принял план Давида Марковича насчет Касимовой?

— А мы с Давидом Марковичем потом все-таки решили не партизанить. Он поставит вопрос на бюро...

Гатеев сел в кресло; они поговорили еще о кафедре, о том, о сем. Но мысли Сильвии шли отдельно от разговора — дурные мысли... В жизни мужчин, думала она, в холостые периоды их жизни есть одна сторона, которую они будто скрывают сами от себя, точно ее не существует. Кончая холостой период жизни, они вскользь говорят невесте или жене: «Да, у меня иногда бывали встречи так, ни к чему не обязывающие». Невеста или жена обычно мудро пропускает эти признания мимо ушей — не стоит придираться к тому, что, собственно, и не существует. А еще чаще добропорядочные люди об этом вовсе не говорят и сами не вспоминают... У Алексея Павловича теперь холостой период, и, следовательно, она, Сильвия, не существует...