Анатолий Ябров - Паду к ногам твоим

— Нехорошо, сынок, родную-то мамочку совсем забывать. И не любить. И не проведывать. Она теперь соскучилась…

Довел сына до того, что он опять закатился в крике: «Не хочу! Не хочу! Мне хорошо с мамой Нюшей!» Григорий понял: за год Семушка отвык не только от Евланьюшки, но и от него, любимого отца. Неприятно засосало сердце: топчет интересы ребенка. И отступился.

Он ушел со стройки. В отделе кадров завода вновь попросил «жуткую» работу. Надо было как-то перестраивать жизнь. Убивать силы, мысли, время. Над ним посмеивались: что значит — жуткую? в смысле — трудную?

— Так иди подручным к Михаилу Бурлацкому!

Григорий даже затылок почесал: к этому циклопу?! Знал он сталевара. Здоровяк, крут нравом, себялюбив. Помощники бежали от него в страхе. А сталевар кричал им вслед: «Я вас научу, бездельники, свободу любить!» Прослышав о человеке-экскаваторе, Бурлацкий послал ему письмецо: давай-ка, дружище, посоревнуемся, я побью твои рекорды. И вышел в назначенный час. Ворочал землю — лопаты как спички — серянки ломались. А не угнался за соперником. Григорий работал тогда еще в газетке и писал о состязании репортаж. Тяжело пережил Бурлацкий свое поражение. Человек-экскаватор подарил ему на память свою лопату. Принес ее в цех сталевар и в сердцах-то хрястнул: мать-перемать! достукался… впервой обошли! Огромная лопата — целый ковш-гребун! — сдюжила. И он с почтением поставил ее на видное место.

— Что делать? Пойду, — сказал Григорий. Соглашаясь (хотя и не без страха) на эту работу, Григорий вроде вступал с Евланьюшкой в негласный спор: кто из них что стоит. Он хорошо помнил, как она, спесивая, отчитывала его, устроившись в «Строймартен» комсоргом. Вроде новая звезда вспыхнула на небосклоне. Но вспыхнуть-то вспыхнула, да быстро погасла. Спесивые — не труд, похвалу любят. А вот он будет плавить металл! Он станет лучшим мастером. Ведь даже брошку, изготовленную тысячи лет назад, человек ценит, если в нее вложена душа мастера, его радостная улыбка. У Григория будет свой «почерк», как у отца.

— Посмотришь! — сказал он так, словно рядом шла Евланьюшка.

А у Бурлацкого даже в горле запершило при виде Пыжова: борзописец пришел в подручные?! Он надвинул на глаза очки с синими стеклами. На горячий металл и на провинившихся он смотрел через защитные очки.

— Ну ладно. Я научу тебя, пачкуна, свободу любить. И запомни: я победил бы твоего человека-экскаватора, если б покопал с недельку. Сноровки землекопа оказалось маловато.

«Не забыл… Не забыл! — удивился Григорий. — Вот самолюбие». И порадовался: в этом — не уступать никому в деле — они, пожалуй, схожи. И пусть он крут, надо выдержать. И перенять опыт. Все-таки он лучший сталевар на заводе.

Словно поняв эти мысли, Бурлацкий сказал:

— Ты от меня слов не жди: в газетах, на трибунах я не терся. Гляди, как действую. И не зевай, спохватывай.

«Не зевай» — его любимое выражение. Еще не примет вахту, а уж басит подручным: «Ну, не зевай сёдни!» И Григорий скоро испытал на себе, что значит не внять этой команде. Замешкался с закрытием стального отверстия печи — разгневанный сталевар двинул так, что он, подручный, чуть не улетел с площадки в разливочный ковш.

«За словами», теорией, Григорий бежал после смены на курсы сталеваров, выходные дни проводил в читальном зале технической библиотеки. Занимался до ряби в глазах. Но как бы поздно ни приходил домой, Нюша дожидалась его. Справляла на стол, садилась напротив и терзала душу взглядом: несчастненький! ничего-то не получается у тебя! Из газетчиков, людей заметных, соскользнул в инспекторы по кадрам, потом в бригадиры и теперь третьим подручным сталевара… Она и Семушке как-то сказала: «Папа вот почему в книжках роется — пищу по зернышку ищет, чтоб силы скопить и вырваться из проклятого невезенья».

Иногда успокаивала:

— Ничего, Гриша, потерпим. Бог терпел и нам велел.

Он не ожидал, что так скоро его «двинут» в сталевары. Ну, кончил курсы. Ну, почитывает книжки, основательно уже разбирается в технологии… Да ведь теория-то теорией, а практики, как говорится, кот наплакал. Конечно, его продвижению способствовало и то, что пущен был еще один мартеновский цех и на заводе не хватало специалистов.

Как растрогался тогда Бурлацкий! Похвалы, пожалуй, никто не слышал от него. А тут:

— Благословляю, Гриша. Ох, настырный ты, пачкун! И пытливый. Ну, ну! Нахватался, начитался… А не задирай нос, держи курс на меня, Бурлака. На пятки не наступишь, не дамся, зато других оставишь позади.

Первое время опекал. Нет-нет да и прибежит, посмотрит: как идет плавка? Однажды Григорий чуть не подпалил створ — Бурлацкий погрозил кулаком:

— Я тебе всыплю, борзописец!

Кое-кто из обойденных подручных шептал за спиной: выскочка, мол. Да время покажет. Но Григорий «похромал» месяц и пошел вперед. Уверенно. Наверстал и то, что было упущено в первые дни самостоятельной работы. Хотя за квартал добился очень высокого результата по съему стали с квадратного метра пода печи, на него еще смотрели как на новичка. Вроде успех случаен. Но в следующем квартале у Григория оказались самые лучшие показатели. Он торжествовал в душе: обошел Бурлака! Молчит Бурлак!

Запомнилась одна из плавок. Печь он вел горячо. Есть такое выраженье среди сталеваров. Опережал график. Но оказалось, спешил зря: разливщики не подготовили ковш.

Мастер забеспокоился:

— Ох, сынок, сорвем выпуск заданной марки! И в график не уложимся. Беда, беда…

— Давайте изменим марку — и никакой беды.

Решили варить рельсовую сталь. Мастер посоветовал долить в печь пять-шесть тонн чугуна. Григорий задумался: мало! Плавка идет хорошо, через несколько минут металл опять будет готов, а куда выливать? Начнет выгорать углерод — и рельсовая сталь не получится. Около двенадцати тонн нужно!

При доливке сам следил за уровнем металла в ванне. Чтобы не упустить через край, на один из порогов подсыпал доломит. Плавку выпустил с небольшим опозданьем, но металл сварил качественно.

В мартеновских цехах были тогда еще американские консультанты. Узнав, что на третьей печи сварено больше ста пятидесяти тонн стали, консультант Вейс прибежал в цех с криком:

— Кто посмел нарушить норму?

Ему было лет шестьдесят. Высокий, сухой, надменный, он всегда ходил в сопровождении переводчика, такой же сухой женщины. Его узнавали издали — по белоснежным гетрам. На этот раз Вейс прибыл без переводчика.

— Я завтра на этой печи сварю сто семьдесят тонн! — с вызовом сказал Григорий.

К печи как раз подошел начальник цеха: тоже заинтересовала сверхнормативная плавка. Вейс к нему:

— Этот малютка — производственный хулиган. Я требую убрать малютка.

Начальник цеха выслушал Григория, улыбнулся: