Семен Гехт - Пароход идет в Яффу и обратно

— Семь фунтов! — повторил Гордон.

Он заметил: ее глаза смотрели на него с надеждой. Ему вдруг стало холодно на ее груди. Захотелось встать, что-то вскрикнуть, покинуть дом.

— Я к вам приду в деревню, — сказала она, — можно? Вы будете поить меня кислым молоком, водить по горам. Ваши друзья позволят ведь? Правда? Вы опять молчите, Гордон…

Ему было холодно с ней и пусто. Он прислушивался: не идет ли из ванной комнаты мать. Как он раньше не хотел ее прихода и как жаждал его теперь! Его огорчали ласки Анны, но он не нашел в себе силы отвергнуть их.

— Ваши миниатюры — замечательные, — говорил она. — Все в восторге. Про вас много спрашивали. Я очень ценю ваш подарок, Александр. Если б вы знали, как женщине приятно получать подарки от мужчин! Если б вы знали… вы тогда не были б таким неуклюжим.

— Но у меня нет денег, — сказал Гордон.

— Семь фунтов — такие пустяки, — произнесла она. — Если б вы только захотели, вы б их легко могли достать. Боже мой, это ужасно, что я должна с вами так разговаривать.

«Неблагодарный, — читал он в ее глазах, — обманщик».

К счастью, вернулась из ванной комнаты мать. Она тоже заговорила о миниатюрах. Он сам не знает своей силы. В этой дурацкой деревне он погубит талант. Почему Анна не угощает его кофе?

— Благодарю вас, я пил, — ответил Гордон.

Он прошелся по комнате, спросил, который час, ужаснулся, что поздно, и, избегая встретиться с глазами матери и дочери, распрощался.

Он бежал по темной улице, пока не завернул за угол. Когда же потерял из виду двухэтажное здание итальянской гостиницы, остановился и дал себе священную клятву никогда не бывать у Анны Бензен.

В доме наборщика говорили о последних новостях. Инженер Рутенберг представил Лондону проект электрификации Палестины. Лондон отказал. Хаим Бялик ездит по стране и собирает материалы для истории Палестины. В Яффу прибыло сто эмигрантов из Румынии. Им запретили въезд в страну. Пароход ушел обратно. В Иерусалиме тревожно. Арабы вывешивают черные флаги. К генералу Сторрсу ходила делегация. Адъютант сказал: «Генерал занят». Делегаты ждали три часа и ушли, не повидавшись с генералом. В юго-восточной части города — паника. Люди говорят: «Завтра лучше уехать». Другие советуют не выходить из дому. На Яффской улице, посередине, стояли два еврея и громко разговаривали. Араб, хозяин фруктового магазина, крикнул им из окна:

— Говорите побольше. Завтра вам уже не придется разговаривать.

Всюду звучат угрозы. Старики из богаделен хотят объявить пост. Сегодня во всех синагогах раскрыты двери Ковчега Завета. Говорят, Рутенберг вчера тайно раздал многим оружие для самообороны.

— Горе нам! — плакали старики у Стены Плача.

Вспомнили сухой день 4 июля 1920 года. В полдень арабы ворвались в еврейский квартал. Молодежь вышла им навстречу. На улицах засверкали ножи, раздались револьверные выстрелы. В тот день было убито пять евреев и четыре араба. Английская администрация молчала, будто не замечая событий. По улицам возили раненых. Бой продолжался два дня. Арабы говорили открыто: «Они не смеют вмешаться. Слишком свежа рана шерифа Мекки Хуссейна и его сына Фейсала».

Англичане молчали два дня. Погром окончился. На третий день генерал Сторрс объявил осадное положение. Заседал военно-полевой суд. Он приговорил ко многим годам тюрьмы девятнадцать евреев и двух арабов. Командир маккавейских батальонов Владимир Жаботинский был осужден на пятнадцать лет.

— Я никогда не видел, — рассказывал он потом, — чтобы администрация вела себя с такой рафинированной грубостью и низостью, как это проявила английская администрация в Палестине. Русская администрация также устраивала погромы, но она была открыто антисемитична. Здесь же администрация всегда проявляла утонченную вежливость и убаюкивала нас сладкими речами. Мы имели право поэтому ожидать от них исполнения всех надежд… И вот эта самая администрация устроила погром…

Дочь наборщика сказала:

— Сейчас это не повторится. После того скандала.

— А делегация, которую не принял губернатор? — спросил Висмонт.

Они решили лечь спать в одежде. Каждый шорох вызывал тревогу. Отец Лии был бледен: его трясла малярия, он бредил.

Ночью ничего не случилось, и неожиданно спокойно прошел и весь следующий день.

— Не ходите, — удерживала их Лия.

Но Висмонт и Гордон все же пошли в юго-восточные кварталы. Арабские магазины были закрыты. Они видели злые лица и черные флаги. В синагогах люди молились у раскрытых дверей — Ковчега Завета. Старики постились и нюхали нашатырный спирт. День прошел спокойно, без убийств.

— Завтра мы отправимся домой, — сказал Гордон.

Он спешил вон из Иерусалима. Он гнал от себя сны, в которых ему являлась Анна Бензен. Лия все еще надеялась, просила его читать ей стихи Саула Черниховского [26] Саул Черниховский (1873–1943) — еврейский поэт, писал на иврите. . Это были стихи об Астарте, о Венере, о любви. Он плохо знал древнееврейский язык, и она объясняла ему на жаргоне значение многих слов.

— Вы все еще любите ее? — спросила она посреди чтения стихов.

Гордон не ответил.

— Значит, любите. Верьте мне: вы с ней будете несчастны.

— Почему?

— Чужая кровь, — сказала Лия. — Не может быть счастья между людьми чуждых рас.

Гордон читал Черниховского.

…Обратный путь колонисты совершили в три дня. Ночи они проводили в горах. Постелями им служили зеленые английские пледы. Холодели камни гор. Из Галилейской пустыни шла тишина. Когда они добрели до речки Курии, то выкупали в ней свои усталые ноги. Колония была в пяти километрах. Она лежала внизу. Вечер уводил в незримый мир белые краски ее домов.

Их взгляды лежали на линии горизонта. Там, где кончается мир, начиналась колония. Когда они прошли еще два километра, они увидели внезапно огонь.

— Ровоам, — вскричал Гордон, — это не закат!

Да, это — не закат.

Это горела колония Явне. Горел пшеничный урожай, раскиданный по вечернему полю, горели пальмы в бывшем саду шейха, горела контора, украшенная щитом Давида. Щит был изваян Гордоном.

Когда они входили в колонию, Висмонт сказал: годовщина бальфуровской декларации.

Колонистам удалось потушить пожар. Уцелели конюшни, уцелела половина дома. Они спасли также больше половины урожая. Илья Шухман добился — через Иону Аписа — новой ссуды в банке. Наступит зима, и в эту спокойную пору колонисты заново отстроили свой дом. В зимний вечер в Явне приехал Бялик. Он разговаривал до полуночи с колонистами и обещал им, что в его истории Палестины будет рассказано об их героической борьбе за свою родину. Его радостно встретили и восторженно проводили.

— Да здравствует наш гений! — кричали ему вдогонку.