Александр Аронов - Пассажир без билета [об артисте цирка Л. Осинском]

— Обязательно выступлю! О чем разговор, — поспешно промолвил Левка.

Заиграл баянист. Многие слепые устроились поудобнее, повернули в сторону музыки незрячие глаза, темные повязки, забинтованные головы.

— Начинаю, — хрипло сказал Левка и сделал шпагат.

— Он сейчас гнется назад, делает мостик, — радостно объяснял Борисов.

Слепые захлопали.

Левка выпрямился, заплакал, не смог продолжать номер. Громче и громче играл баян. Медсестра тоже заплакала, отвернулась, словно слепые могли ее увидеть. Левка собрался с силами, быстро сделал мостик.

— А сейчас, — продолжал радостно объяснять Борисов, — очень трудный трюк — стоечка на локтях — ломанец! Правда, здорово?

Опять дружно зааплодировали. Самосеев нагнул голову, съежился в своем кресле на колесах.

Левка просунул голову между ногами, согнувшись назад.

— Сейчас он гнется. Вперед. Вдвое! Называется клишник. Верно я объясняю? Здорово объясняю, а, Самосеев? Ты ведь видишь! Подтверди ребятам! Точно все, что я говорю?

— Точно.

Левка давно уже не исполнял тот номер, который видел когда-то униформист Борисов. А тот все объяснял и объяснял старую Левкину работу.

— А кроме тебя, никого из наших здесь нет? — спросил Борисов.

— Есть. Дадеш. Выступает в столовой. Я сейчас его приведу. Думаю, он перед вами тоже отработает... Еще Хвощевский здесь. Будницкий. Всех, кто есть, сейчас приведу... Всех...

С концерта возвратились поздно.

— Пошли поиграем? — предложил Дадеш.

— Сейчас, трубу принесу.

Артисты окружили пианино. Дадеш и Левка играли.

— Дай-ка я попробую на трубе, — попросил Дадеш, взял трубу и сыграл гамму.

— А я смог бы ногой на трубе, интересно? — сказал Левка.

— Зачем?

— А вдруг попаду на фронт, руки потеряю?

— Ишак ты, вот что!

— Нет, попробую, — он сыграл гамму. — Ну как?

— Ничего, но все равно ишак!

На другой день после долгих просьб и настояний Левке вручили, наконец, долгожданную повестку. Из военкомата он шел в приподнятом настроении. Наконец-то он будет драться на фронте! Вернется с победой — и снова в цирк! В родной цирк! Вот он уже виден из-за поворота. По Цветному бульвару, куда ни глянь, замаскированы огромные аэростаты. По вечерам они плавают в небе, но пропускают вражеские самолеты к столице. И зенитки, что стоят у цирка, охраняют ее.

В цирке Левку встретил Дадеш.

— Где Волжанские? — спросил Левка.

— Уехали в госпиталь. Совсем недавно. И я только что с шефского.

Левка огорчился:

— Что же делать?.. Ведь мне уходить.

— Уже?

— Уже, Сандро... Немного подождать, конечно, могу... Может, вернутся...

«А вдруг опоздают? Как же быть?» — Не может он уехать, не простившись с Волжанскими, с Володей.

— Жалко расставаться, Левка, — вздохнул Дадеш. — Эх, вместе бы нам... Никогда никому не завидовал, а тебе завидую... Знаешь ведь, как я стреляю, какой снайпер. Не берут... Слышать даже не хотят... Обидно... Понятно, да?.. А я бы и разведчиком мог быть... Тебе не страшно?

— Меня ни за что не убьют, Сандро. Чувствую, что не убьют. Может, ранят. Тоже чувствую. А убить не могут...

Прошло полчаса. Волжанских не было. Левка заволновался еще сильнее. Это заметил Сандро, сказал:

— Знаешь что! Поеду-ка я в госпиталь, заменю Волжанского. Отработаю за него. Скажу, что ты уходишь.

Левка посмотрел на него с благодарностью, кивнул, Сандро молча снял с ноги часы, протянул их Левке.

— Что ты... Зачем?..

— Память будет, слышишь?.. На счастье... Особенные у меня часы... Здорово тикают. Послушай, какой громкий ход. Из коридора слышно, наверное. До свиданья, Левка, до встречи, слышишь?

Он поцеловал Левку и, отвернувшись, быстро вышел из гардеробной.

«Сейчас чуть не заплакал, а как с Володей прощаться буду?» — подумал Левка.

Он написал письма Радику, Васильеву, получил расчет в бухгалтерии, сходил в магазин за продуктами, вернулся в цирк. Волжанских еще не было.

«Неужели не вернутся, не простимся?» — волновался Левка.

Он собрал вещи в мешок, положил сверху подаренную Владимиром трубу, нежно погладил ее рукой. Часы громко тикали. Левка взглянул на них.

«Пора!»

Он присел на краешек стула и начал писать записку. От волнения тут же сломал карандаш. Пришлось развязывать мешок, доставать нож. Написав несколько строк, он услышал в коридоре быстрые шаги. Кто-то остановился за дверью, не решаясь войти. Левка замер прислушиваясь.

Наконец дверь распахнулась, и вошел Владимир. Глаза его казались воспаленными.

К горлу Левки подступил ком. Почему-то сразу вспомнилось, как во время их первой встречи в цирке пытался прикрыть следы босых ног.

Левка поднялся, скомкал записку, быстро засунул ее в карман.

— Готов? — только и сумел спросить Владимир.

— Готов, Володя...

Они стояли в тягостном молчании. Слышно было, как ветер скрипит ржавым листом железа на крыше.

Владимир не выдержал:

— Двинули!

Они вышли за ворота, долго стояли рядом, не глядя друг на друга.

— Ну, привет... — еле слышно сказал Левка.

— До встречи...

Они не обнялись, не поцеловались, не протянули друг другу руки. Левка резко повернулся и пошел, не оборачиваясь, в сторону Самотечной. Он шел все быстрее и быстрее, потом почти побежал.

Призывной пункт размещался в школе-десятилетке, что у Центрального театра Красной Армии.

Большинству ребят лет по восемнадцать. Они в штатском — в поношенных, выцветших пальто, стеганках, ушанках. У всех полупустые вещмешки, только у самого маленького паренька-марийца некрашеный фанерный чемодан с висячим черным замочком. Фанера старая — облупилась, обилась по краям. На вид мужичку с ноготок лет четырнадцать, от силы пятнадцать, но все величают его Иваном Ивановичем. Это он сам себя так отрекомендовал под дружный взрыв хохота. И по фамилии он Иванов.

В огромном физкультурном зале, где собрались все новобранцы, было весело и шумно. Вошел дежурный красноармеец с красной повязкой на рукаве и рядом с плакатом «Родина-мать зовет!» вывесил вечернюю сводку Совинформбюро:

ТРЕТЬЕГО НОЯБРЯ НАШИ ВОЙСКА ОСТАВИЛИ ГОРОД НАЛЬЧИК.

Все приумолкли.

Красноармеец, стуча коваными сапогами, прошел мимо окон, замаскированных бумажными черными шторами, к большой карте. Все молча двинулись за ним. Он влез на стул, укрепил на карте новый флажок, спрыгнул на пол и ушел, скрипнув дверью.

В тишине изумленно прозвучал детский голосок маленького марийца:

— За шестнадцать месяцев войны какой кусище нашей земли отхватил фашист! Ай-ай-ай-ай! Страшно глядеть...

И тут же сразу всех прорвало: загудели, как пчелы в улье. На какой фронт пошлют их, призывников? Хорошо бы в район Сталинграда или Туапсе. Там сейчас самые ожесточенные бои. Когда же их сформируют наконец? Когда обмундируют? Вооружат?