Лев Ющенко - Дом над рекой

Потом они встречают трактор с санями. Сквозь лязг гусениц прорывается визг деревянных полозьев. Приходится уступать дорогу. Леша сворачивает, но, не рассчитав, попадает колесом в кювет.

Пропустив трактор, Леша и Демин прыгают из кабины в снег.

А Оля остается в кабине с телевизором на коленях. Она так и сидит в своих нарядных туфлях, валенки лежат у нее в ногах. От вина немного кружится голова. Оля дремлет и слышит, как ее муж ходит вокруг машины в скрипучем снегу и подсовывает под колеса ветки. И почему-то ей хорошо и спокойно. Будто так всегда и бывает: в день своей свадьбы дремлешь в грузовике, застрявшем где-то в таежной глуши.

Она открывает глаза. Фары в упор освещают корявую ель. В дымном свете блестят ее иглы и бесшумно падает снег.

Потом снова машина грохочет по гулкой, ухабистой просеке. Над макушками пихт уже светится звездная синь.

Наконец вдали мелькают огни леспромхоза…

— Парень! — окликнул Леша прохожего, когда они въехали в поселок.

Белобрысый парнишка в начищенных сапогах и кепке рассеянно оглянулся.

— Послушай, как тут проехать к берегу, на Тасеевку?

Парень с удовольствием осмотрел свои сапоги, блестевшие в свете фар.

— А я знаю? — пожал он плечами. — Просекой нельзя, замело. — Подумав, он оживился: — Друг, подбрось до столовки, там спросишь у шоферов.

Ясно было, что он беспокоится за свои начищенные сапожки, в которых жалко идти на танцы по глубокому снегу.

— Цепляйся, — сказал Леша Громов.

Парень вскочил на подножку, и они поехали. Поселок тянулся вдоль пустынного поля старой вырубки. Над низкими крышами бараков горели редкие электрические огни. Сарайчики из горбылей тонули в сугробах.

Столовая была уже закрыта. Но в окнах горел свет, виднелась буфетная стойка с никелированными перилами, кассой и надписями «Чай», «Кофе», «Холодные закуски». Столы громоздились в углу. А на стене киномеханик вешал белую простыню — экран.

У крыльца, покуривая, стояли леспромхозовские парни.

— Ты у них спроси, — сказал белобрысый Леше.

Оказалось, что дальше пути нет. До реки еще два километра, дорогу занесло, и машина не пройдет. Придется им ночевать в леспромхозе, а утром как-нибудь добираться до Тасеевки.

Узнав об этом, Оля поставила телевизор на сиденье, открыла дверцу и осторожно ступила с подножки в снег.

И, увидев Олю, парни все враз бросились ей помогать.

Белобрысый даже забыл о своих начищенных сапогах и с удивлением смотрел на точеные красные туфельки, ступавшие по снегу.

— Это ей в Тасеевку? — быстро спросил он у Леши. — Так бы и сказал. Дуйте к директору, пока он в конторе. Просите транспорт, чего вам тут ждать до утра.

Демин и Леша пошли в контору. А Олю обступила толпа парней — сучкорубов, чокеровщиков, трактористов.

Контора была открыта, но в безлюдных комнатах стояла сонная, воскресная тишина. Фамилия директора — Малибаев — значилась на табличке у двери, обитой дерматином. Малорослый, плотненький Малибаев звякал ключами у письменного стола.

— Входите, входите, товарищи, — кивнул он приветливо. — Только я уже ухожу.

Пока он надевал свое длиннополое, глухое пальто с барашковым воротником и барашковую шапку, они сказали директору, зачем пришли.

— Ну что ж, товарищи, — ответил он весело и погасил настольную лампу, — ночуйте, утром решим вопрос. Идемте, товарищи.

Он закрыл дверь и положил связку ключей в карман.

— Я не один, с женой, — сказал Демин. — Хотелось бы добраться сегодня.

— Это не причина, товарищ, — ласково возразил Малибаев. — Не могу же я заставить людей работать в воскресенье.

— Только два километра, — вставил Леша.

— А кто повезет? — возразил Малибаев, выходя из конторы. — Вот завтра — пожалуйста. Изыщем транспорт, подбросим. Конечно, за ваш счет, — добавил он ласково. — Режим экономии, копеечка на счету.

Они втроем шли обратно к столовой, и Малибаев объяснял, что такое режим экономии. Все было очень понятно, только одно удивляло: как этот Малибаев ухитрялся быть сразу и ласковым и равнодушным?

Они с Малибаевым вошли в столовую и с порога сразу увидели Олю.

Без пальто, в белом платье, с каштановой челкой и морозным румянцем на щеках, Оля сидела у стола, покрытого пластиком, и на манер заезжей принцессы снисходительно пила чай с вареньем и твердыми тульскими пряниками — самыми лучшими, какие только нашлись в леспромхозовской столовке.

А парни почтительно стояли перед Олей, исподтишка оттирая друг друга локтями. Ближе всех, на правах первооткрывателя, держался знакомый белобрысый парнишка, хотя ему безжалостно топтали начищенные сапоги.

Напрасно киномеханик ворчал, что пора начинать сеанс, — его не слушали, а глазели на Олю.

Только перед директором парни расступились.

— Моя жена, — смущенно сказал Демин.

Но даже Оля не тронула сердце Малибаева. Ни на миг он не задумался, откуда вдруг в таежные снега явилась эта ясноглазая фея с тонкой золотой цепочкой на шее.

— Очень приятно, — только и сказал он Оле и посмотрел на часы. — Что ж, товарищи, задерживаете сеанс? Время позднее, завтра рабочий день.

Белобрысый парнишка упрямо сказал:

— Товарищ директор, они же прямо со свадьбы!

— Очень хорошо. Утречком что-нибудь организуем для товарищей.

— А что им тут сидеть до утра? Нельзя же так формально, товарищ директор!

Сквозь шум и смех из угла крикнули:

— Это новый начальник Тасеевки!

Малибаев поморщился, будто обиженный намеком на то, что кроме него есть на свете и другое начальство. Он строго спросил у Демина документы и потом, вздохнув, неохотно вернул листок папиросной бумаги с крупными лиловатыми буквами: «Назначить».

— Ну что ж, товарищ Демин, поздравляю тебя. — И, опять вздохнув, Малибаев посмотрел куда-то мимо него погрустневшими, тоскующими глазами. — Так и быть, подбросим тебя в Тасеевку. Если общественность настаивает.

— Разрешите, товарищ директор, я их на своем драндулете? — обрадовался белобрысый.

— Давай, Савченко.

И белобрысый Савченко в начищенных сапогах исчез за дверью.

Малибаев с ласковым и грустным укором, как равный равному, шепнул тасеевскому прорабу:

— Ты бы мне сразу сказал.

Прораб усмехнулся. Директор посмотрел ему в глаза и совсем погрустнел.

— Ну, бывай, Демин. Я пойду, жена ждет. Савченко тебя доставит. — Помолчав, он добавил: — У тебя в Тасеевке дело табак, покрутишься.

— А что там? — спросил Демин.

— Сам увидишь, — ласково и равнодушно сказал Малибаев и ушел из столовой.

А Оля уже снарядилась в валенки и в свой оренбургский платок. Укутанная до самых бровей, она снова стала обычной, земной жительницей. Только глаза под пуховым платком блестели особенным, сияющим блеском: все-таки едем мы дальше, в Тасеевку!