Лев Ющенко - Дом над рекой

Они вышли на крыльцо. Было морозно. Над тайгой в прозрачно-фиолетовом небе висела луна.

У крыльца холодно блестели гусеницы старенького трактора. Белобрысый Савченко суетился в кабине, вытирая сиденье.

Они стали переносить свои вещи на трактор. Помогая им, Савченко лихо подхватил тяжелый узел в байковом одеяле.

— Тише ты, лапоть! — испугался Леша и схватил узел с другой стороны.

— Осторожней, это наш телевизор, — озабоченно сказала Оля.

Савченко удивился и поставил узел на траки.

— Телевизор? Это в Тасеевку-то? — засмеялся он. — Да там, ребята, нет электричества. Сидят на первосортном керосине.

Оля вздохнула. Ободряя ее, Демин сказал со смехом:

— Вот была бы потеха! Прибыл новый прораб с женой и телевизором.

И остались у них самые холостяцкие вещички: чемодан, подушка с одеялом да связка книг. А телевизор Леша повез обратно, к тете Глаше, прощально мигнув им рубиновым фонариком грузовика.

В кабине трактора было тесно и холодно. Гремели гусеницы. Разговаривая с Савченко, приходилось кричать. Его звали Костей, в леспромхозе он был только с осени, после курсов, и пока что ему дали для практики этот старый драндулет, который у них в поселке вроде подсобника, на все случаи жизни, — подвези да отвези. А настоящие машины — на трелевке.

Трактор с лязгом печатал свой бесконечный зубчатый след на дороге. За последним бараком он круто свернул прямо в снежную целину и с ходу своротил мерзлый сугроб. И видно было, что Савченке нравится идти вот так, напролом, и красоваться своей силенкой.

В снегу траки стучали глуше. Из сугробов зелеными вешками пялился молодой ельник.

Меж елок вилась присыпанная порошей, разъезженная лыжня — единственная дорожка из Тасеевки, которой ходят в поселок на почту и в магазин.

Фары светили прямо в снег, и вокруг радиатора плыло радужное сияние. Потом вдруг свет скользнул по верхушкам сугробов и ушел в темную пустоту: там был обрыв и река. Трактор остановился.

Под обрывом стеклянно мерцали ледяные торосы. А за рекой, на том берегу, в лунном свете был виден барак. В нем желтовато теплились огоньки.

Савченко стал мигать фарами. У барака сразу блеснул ответный луч фонаря: их уже ждали. Савченко посмотрел туда и сказал:

— А вас кто-то встречает.

От барака к реке бежал человек. Под луной на снегу была ясно видна его фигурка. Он спешил и прыжками спускался по крутому обрыву.

— Вот торопится! — прищурился Савченко. — Да еще с каким-то узлом.

— С подарками для новобрачных, — сказал Демин и засмеялся. — Ну, Костя, спасибо, бывай здоров. Заходи к нам.

— Как-нибудь забегу. Счастливо!

Демин взял чемодан, книги, одеяло, а Оля — подушку, и они с опаской ступили на лед.

Между торосами лежал жесткий, обветренный снег. Но местами на гладком, скользком льду идти было трудно.

Вдруг снег и лед у них под ногами ярко засветились. Это Савченко направил фары им вслед. Они быстро пошли по этой высветленной дорожке, и впереди шагали их тени.

На середине реки, запыхавшись, они укрылись от ветра за льдиной. В затишье с шорохом сыпался снег. Лед светился, снег был зеленоватым.

Глаза у Оли блестели, на бровях оттаивал иней.

— Ну поцелуй меня, — сказала она смеясь.

И они стояли за этой зеленоватой льдиной и целовались, пока из-за льдины не раздалось:

— Эй! Где вы?

Оля быстро поправила платок:

— Увидят!

— Ну и пусть. Теперь ты моя жена. Эге-гей! Мы здесь!

Из-за льдины появился человек с рюкзаком, в пальто нараспашку. Из-под ушанки, съехавшей на глаза, торчал острый нос.

— Приветик, я — Ба́кушкин! — выпалил он, запыхавшись, и бросил рюкзак на снег.

— Прораб Тасеевки? — удивился Демин.

— Бывший, — торопливо ответил Бакушкин. — Слава богу, бывший. Вчера получил телеграмму Антонова — сдать тебе дела. С утра тебя жду. Я сдал, ты принял. — Он поспешно пошарил в карманах. — Актик я заготовил.

Демин не понял.

— А что тебе непонятно, сдавать-то нечего! Один барак, два бульдозера, у взрывчатки свой хозяин. Чего валандаться! Я сдал, ты принял. С меня хватит, помучился. Расчет — и айда! — Бакушкин сунул ему в руки бумаги и оглянулся на свет фар. — Смотаюсь на этой машине.

— Это трактор, — сказала Оля.

— Один черт! Эй, подожди меня! — крикнул он на берег.

— Ты не спеши, — нахмурился Демин. — Я так принимать не буду. Что там у тебя в Тасеевке?

Не слушая его, бывший прораб лихорадочно рылся в карманах.

— И еще печать. Вот она. Все! Подписывай! Я сдал, ты принял. Согласно телеграмме из управления. — И внезапно Бакушкин закричал тонким, настойчивым, плачущим голосом: — Все равно уйду! Черт с вами со всеми! — Он остервенело схватил свой рюкзак. — Человек ты или нет? Меня жена ждет! Я вербованный!

Демин слушал его и злился. Так их в техникуме не учили — принимать дела под луной, в морозную ночь.

А ветер со свистом нес над ними снежную пыль. Продрогнув, Оля куталась в платок.

— Как же, Володя? — несмело спросила она.

Ладно, решил Демин, как-нибудь разберемся. Один барак, два бульдозера, у взрывчатки свой хозяин. А от этого Бакушкина пользы уже ни на грош.

— Давай, Бакушкин!

И, не читая, на ощупь замерзшими пальцами он стал подписывать акт. Один барак, два бульдозера — богатое хозяйство! И еще треугольная печать. Все. Топай, Бакушкин. Ты сдал, я принял.

И сразу бывший прораб исчез. Будто его и не было, будто он померещился в зеленоватом свете ледяных глыб. Только издалека донесся его отчаянный крик:

— Подожди-и-и!..

Огни барака уютно светились под елями на берегу. Но Бакушкин, задыхаясь, бежал от них в темную, морозную ночь.

А Демин сунул акт и печать в карман и с середины реки шел уже полноправным прорабом карьера.

Только на берегу, поднимаясь по крутой тропинке к бараку, он вспомнил, что лица у Бакушкина не приметил. Не было у него лица. Только острый нос под ушанкой и настойчивый голосок: «Приветик, я — Бакушкин!»

Отряхнув снег голиком, они вошли в барак, и с мороза сразу пахнуло жильем — кухней, одеждой, керосиновой копотью и слабым смолистым запахом нового деревянного дома.

В коридоре тускло горела «летучая мышь», освещая дощатые стены и картинку «Утро в лесу». В конце коридора видна была кухня с плитой, уставленной кастрюлями, а слева — двери двух комнат. За дверью негромко наигрывали на баяне.

Они сложили вещи у теплой печи. Оля села на чемодан, развязала платок, поправила волосы.

— Иди, — шепнула она.

Демин расстегнул полушубок и негромко окликнул:

— Хозяева!

Баян смолк. Из кухни выглянула пожилая женщина в ситцевом платке, а из комнаты высунулся странный тип: шкиперская бородка и очки на худом мальчишечьем лице, лыжная шапочка с помпоном и трубка в зубах.

— Ну, я хозяин, — отозвался он небрежно и сказал кому-то в комнату: — Ребята, геологи.