Лев Ющенко - Дом над рекой

Вдруг бригадир отбросил Чибисова коротким и сильным тычком кулака. Но и Чибисов с неожиданной быстротой подставил ему ногу, и, не удержавшись, шаркнув спиной по стене, Бородачев съехал на пол.

— Так-то лучше, привели его в чувство, — усмехнулся Самохин.

— Кончай базар, деятель, — зевнул Нехай.

Бригадир сидел на полу, широко раскинув ноги в сапожищах.

— Спелись с начальством? Так, значит. А я один, да? Так, значит, со мной! Митька-а!

Из общежития показался Митя Грач, посмотрел на пьяного дружка, потом на прораба и, оценив ситуацию, деликатно исчез за дверью.

Прораб взял у кого-то папиросу. И, прикуривая, медлил, тянул время — знал, что сейчас должен что-то решать. А бригадир, цепляясь за стену и матерясь, уже поднимался во весь свой немалый рост.

— Так вот, — сказал Демин, — от бригадирства тебя отстраняю. За пьянки и дебош. Ясно?

— Меня? — удивился Бородачев и хитро прищурил пьяные раскосые глазки. — Комнату захотел, начальник? Хитер ты. Не мытьем, так катаньем, а?

Демин молчал.

— Черт с тобой, уйду! — Прогоняя хмель, трезвея, Бородачев что-то соображал. Потом для порядка ругнулся и ногой распахнул дверь в комнату. — Пользуйся, начальник!

Оля сидела на кровати, укрывшись одеялом.

— Ты не спишь? — спросил ее Демин и, подойдя, закрыл от Бородачева.

Потом снял остывшее ламповое стекло и зажег фитиль. Коптящий язычок огня осветил пустоватую комнату. По стене над голой железной кроватью двигалась тень человека в полушубке. Молча, рывком Бородачев потуже затянул узел со своим розовым одеялом и вскинул на плечо двустволку. И, лишь выходя из комнаты, дал себе волю: шибанул ногой табуретку, и, крутанувшись, она с треском ударилась в стену.

— Герой! — фыркнул из коридора Ромка, но, поймав взгляд бывшего бригадира, попятился.

Самохин поставил табуретку на прежнее место.

— Иди спать, Борода. У нас свободная койка.

Не ответив, тот надел шапку, поправил ремень двустволки и распахнул дверь из барака на улицу. На полу заклубился студеный воздух.

Шаги бывшего бригадира проскрипели в мерзлом снегу за окном и стихли…

Светало поздно. Морозные стекла едва налились утренней синью, и барак еще спал, когда Демины, муж и жена, вышли из дома: им не терпелось увидеть Тасеевку.

Хрустнул снег у крыльца, метнулась над ними белка, и с пихты, шурша, рухнула маленькая лавина. Оседая, снежная пыль висела, как облако.

За рекой розовел край бледно-голубого холодного неба. Далеко в леспромхозе в студеном безветрии стоял столб белого дыма.

Они шли к стройплощадке извилистой и узкой дорогой сквозь ельник. Жесткий снег у обочин был искрошен траками, но в стороне, под еловыми лапами, он лежал открытой чистой страницей, розовой от зари. Нагнувшись, Оля варежкой написала: «В + О = ?» Демин внес в данный вопрос мужскую ясность: изобразил на снегу дом с трубой.

— Наш дом, — угадала Оля.

— Третий этаж, дверь налево, — показал он на снежную макушку ели.

Оля посмотрела наверх:

— Муж, я тебя вижу. Ты сидишь у окна с газетой.

— И покуриваю.

— Не кури в комнате, ребенку вредно, — засмеялась она. Дорога вывела их на пустынное поле у самой реки. Из сугробов торчали печные трубы бывшей Тасеевки.

Тут и таилась «линза» — залежь лучшего гравия для бетонной плотины.

Одна-единственная изба с тесовой крышей стояла на пустыре. Заплот был разобран, шатровые ворота нелепо кособочились среди поля в глубоком снегу.

Последняя тасеевская изба — изба Егора Петухова — курила утренним дымком в самом центре будущего карьера.

— Идем-ка к нему, — сказал Демин.

По тропинке в сугробах они пошли к избе. Звонко скрипел снег под ногами.

Деревянные ставни избы были запечатаны коваными болтами-чекушками. Темные доски покрылись, как морщинами, мелкими трещинами.

На резных столбах висел над крыльцом узорчатый старинный шатер.

Дверь отворилась, скрипнув мерзлыми петлями. В сенях было темно. Что-то громыхнуло у них под ногами. Потом Демин нащупал обитую кошмой дверь в избу.

И еще на пороге он ощутил первозданно острый дух самогона.

— Кого там черт принес? — ругнулись из полумрака.

Солнце скупыми струйками текло сквозь щели в ставнях. Но ярко пылала печь и в отблесках пламени Демин увидел лицо старика с реденькой бородкой и цепко прищуренными глазами.

— Ай, начальство? — глаза впились в Демина. — Актик составишь? Валяй! А то давай, налью первача.

Старик пошарил у окна. Звякнул кованый болт и, скрипя, ставни распахнулись. Хлынуло солнце.

В пустоватой избе с грязным полом стояла кровать, заваленная каким-то барахлом, и стол с выщербленными досками. Висел в простенке чей-то портрет.

С печи из-под знакомого розового одеяла торчали босые ноги.

На загнетке пламя лизало котел, обмазанный глиной. Демин хмуро потрогал медный змеевик:

— Сам сломаешь?

— Не лапай, — проворчал Петухов.

— Я акты писать не буду. Не люблю писанины. Ясно?

— Сопляк, а уже командует. Слыхали о такой птице.

Демин кивнул на печь:

— Агентура твоя работает.

— Догадливый ты, смотрю. — Петухов подошел к печи: — Эй, ахент, по твою душу пришли!

Розовое одеяло упало на пол. Ворча, Бородачев подобрал босые ноги и, повернувшись, заспанный, лохматый, глянул с печи мутными щелочками:

— А-а, начальник. Ну как там моя кроватка? Поди, умаялись на ней молодые.

Оля дернула мужа за рукав:

— Ну их, идем.

— Выйди, — ответил он. — Я с ними поговорю…

— Прыток ты, парень, — зевнул Бородачев. — Поди, и аппарат сломаешь? Егор, а вчера он твой первач хлестал за милую душу, не брезговал. Так, что ли, прораб?

— Ты мне скажи, почему эта изба до сих пор стоит на площадке? — шагнул к печи прораб.

— Стоит себе, хлеба не просит. — Свесив с печи босые ноги, бывший бригадир всем своим видом являл хитроватое равнодушие. — Вот гражданин Петухов не желает выезжать из своей избы. Не согласен с оценкой его личного имущества. Верно, Егор?

— За такие деньги? Дудки! Турнул я за порог таких оценщиков. А силком меня не выселишь.

— Выселим, — не слишком уверенно сказал Демин.

— Молокосос, — пробормотал старик. — Собака лает, ветер носит.

Бородачев захохотал и грузно спрыгнул с печи.

— Так его! Крепкая твоя порода, Егор. А ты, начальник, нарвался на орешек. — Стоял он перед Деминым под самую притолоку — в старых штанах, исподней рубахе, нагловатый, уверенный, еще хмельной — и беззлобно смеялся. — Тебя как учили, прораб? Напиши бумажку, шлепни печать — и все тебе исполнится, как в сказке. Освободит тебе площадку гражданин Петухов.

Старик усмехнулся, тряхнув реденькой бородой.

— Бумажкой меня не возьмешь. Я закон знаю. Закон за меня.

— А самогон гнать — это тоже по закону? — крикнула от двери Оля. — Постыдились бы в вашем возрасте! Развращаете молодежь!