Дмитрий Кудис - Рубежи

Зина успокоилась: неужели это не все? Вдруг они увидят сейчас где-нибудь рядом сигналы подруг!

Самолет развернулся, и через несколько минут Зина строчила из пулемета по торопливо убегающим в лес немецким солдатам. Она видела, как немцы прикрывали головы руками, словно это могло спасти их от свинцового дождя.

— Бомбы! — неожиданно громко приказал Фомин. Зина нажала на спуск, и самолет качнуло от взрывной волны. Только тогда они взяли курс домой на восток…

В эту ночь Фомин спал тревожно, неспокойно, часто просыпаясь. Еще вечером им была послана телеграмма в штаб наступающей армии, в которой он просил предупредить все части, вплоть до подразделений, что вблизи линии фронта на территории врага — летчики сбитого советского самолета.

В гибель Родионовой и ее подруги он не верил. Столько пройдено пути, сколько смертей пронеслось мимо за годы войны, и неужели сейчас не станет человека, который дорог ему, как жизнь, которого он любит и давно любит… Таня! Нет, он не говорил ей о своих чувствах, хотя порой замечал и ее взгляды на себе, взгляды не просто любопытные…

Рано утром его самолет опять был в воздухе.

Выполняя боевое задание, он ни минуты не забывал о девушках и постоянно всматривался в изрезанную снарядами и бомбами землю. Половина самолетов его полка тоже в воздухе, и их экипажи тоже не забывают: неизвестность болезненно волновала всех. Фомин это знал.

К полудню все самолеты были на аэродроме. Наступающая армия шагнула далеко вперед, и им, летчикам, предстояло менять место, но пока штаб армии разрешил продолжать поиски. Он вновь хотел вылететь, но его неожиданно вызвали к телефону. Говорили из оперативного отделения штаба:

— В двадцати километрах к юго-западу (Фомин волнуясь, отметил карандашом координаты.) экипаж одного из передовых танков обнаружил двух женщин. Одна ранена. Площадка пригодна для посадки легкого самолета с опытным летчиком. Самолет необходим… Транспортировать обычным способом невозможно.

Фомин не дослушал конца фразы и побежал на аэродром…

Задымленная земля плохо просматривалась. Фомин летел бреющим, отыскивая место, обозначенное на карте. Он с трудом нашел его. Опушка леса, костер и красный флажок в руках одного из бойцов. На малой скорости он приземлил самолет на краю леса. Не выключая мотора, Фомин выпрыгнул из кабины и побежал навстречу Нади Чесных. Вместе с бойцом танкистом она несла Таню. Таня была без сознания.

Надя села в заднюю кабину. Таня полулежала у нее на коленях. Она очнулась и болезненно застонала. Фомин спросил Чесных:

— Рану перевязали?

— Да, да… помощь оказана, — торопливо отвечала Надя и тихо добавила: — Осколком в грудь, когда бежали к своим…

Фомин своей курткой прикрыл Таню, сел в кабину и дал мотору полный газ.

— Вытяни, дорогой, вытяни… — шептал он, мысленно обращаясь к мотору.

Мягкий грунт сопротивлялся, но скорость росла, наконец самолет подпрыгнул несколько раз на выбоинах, тяжело оторвался от земли и на малой высоте скрылся за лесом.

Последний отрезок пути в действующую часть Михаил Кондик летел на транспортном самолете. Внизу чужая земля. Его она интересовала мало: здесь не было боев. Война там, впереди. Еще несколько десятков минут полета.

Три года в школе истребителей Михаил Кондик жил только одной мыслью: на фронт! Война заставила училище перебазироваться в район Средней Азии. На это ушло значительное время. Кондик торопился. Он не мог забыть прошлое, когда чуть не попал под военный трибунал. Ему простили. И этого он не забудет. Суровое лицо командующего и по сей день стоит у него перед глазами.

«Надеюсь, не заставите меня пожалеть о том, что направляю вас в школу истребителей!» — Эти напутственные слова генерала глубоко запали ему в сердце.

«Нет, не пожалеете!» — в какой уж раз он говорит себе это, мысленно обращаясь к командующему, хотя знает, что генерал убит год назад.

Самолет приземлился на фронтовой аэродром. Кондик поблагодарил пилота и поспешил в штаб полка. Оттуда в эскадрилью Михеева. «Не земляк ли? Может быть. На войне все может быть».

Вечерело. Он вошел в палатку, где жили летчики, и минуту глядел, как двое пролезали под столом, под шумный смех игроков в домино.

«Он! Конечно он. Хорошо получается: быстрее воевать начну».

Кондик пристально смотрит на Михеева и невольно задерживает взгляд на морщинках под глазами, похожих на отпечатки лап маленькой птички. Мигом вспомнилось: разбитый планер и окровавленное лицо большого парня… Кондика заметили и с любопытством рассматривали его новенькую офицерскую форму. Все молчали. Михеев выжидательно посмотрел на него, потом вдруг улыбнулся широко, приветливо и бросился навстречу старому инструктору.

— Михаил Петрович! Ей-ей, не верю! Гора с горой не сходится…

— Здорово, Федя! Черт возьми, бросить меня хотели! Возись с планеристами, пока мы воюем… Не вышло… Может быть, продолжим в будущем, когда борода седая станет. Этот спорт пока не для меня.

Расцеловались искренне, горячо, как только могут мужчины на фронте. Кондик мягко отстранил от себя Михеева и, одернув китель, приложил руку к пилотке.

— Товарищ капитан! Лейтенант Кондик прибыл для прохождения службы.

Вечер провели в воспоминаниях и рассказах.

Кондик смотрел на два ряда орденских ленточек на груди Михеева, и что-то горькое шевельнулось в груди… Михеев перехватил его взгляд.

— Дел еще много. Сейчас так же жарко, как когда-то в Подмосковье, только веселее. Хочешь туда?

Михеев указал рукой вверх.

Кондик закурил. Рука его заметно вздрагивала, когда он подносил спичку к папиросе. Немного помолчав, он сказал:

— Летать я умею. Воевать научишь. За меня не беспокойся. Я буду на своем месте. Мне бы только быстрее…

— С одним условием, — отвечал Федор, — не лезь напролом. У немецких летчиков сейчас одна цель: уничтожать наши истребители. Дерутся они отчаянно. Мелкими группами мы почти не летаем. Они также. Порой в воздухе такая карусель, что трудно разобраться, где свои, где чужие. Недавно мы разговаривали с одним немецким летчиком с «фоккера». Подбили его в районе нашего аэродрома. Когда его спросили, на что они, офицеры-летчики, рассчитывают, продолжая бессмысленную войну, он ответил: «Мы знаем, что война проиграна, но Берлин вы возьмете только тогда, когда упадет мертвым последний немецкий солдат». Громко сказано. Правда, их солдаты думают иначе, однако бои на земле и в воздухе принимают с каждым днем все более жестокий характер…

Несколько боевых вылетов в паре с Кондиком заставили Михеева испытать самые противоречивые чувства. Кондик стрелял по вражеским самолетам с таких близких дистанций, что временами едва успевал выйти из атаки, не столкнувшись с противником. Дважды ему меняли парашют, простреленный в нескольких местах пулями. Один раз поменяли самолет: в бою крылья и фюзеляж были изрешечены снарядами и осколками. Летчики видели, что Кондик в совершенстве владеет техникой пилотирования, но не могли понять, как может этот скромный, тихий на земле человек так преображаться в воздухе. Видя, с какой дерзостью он атакует противника, Федор опасался за его жизнь. Много раз он хотел по-товарищески внушить Кондику, что необходимо быть более осмотрительным и осторожным, но боялся, как бы Кондик не счел это обидной опекой со стороны бывшего ученика, ставшего командиром. Все же однажды он решился: после очередного вылета на разборе полетов Михеев сказал Кондику резко и настойчиво: