Дмитрий Кудис - Рубежи

— Извини, Коля, был грех, подумал, что ты ослаб от всяких там личных неурядиц. И все же я не дам тебе быть одному. Я еще не успел наговориться. Пойдем, поболтаем.

— Ну что ж, идем.

Где-то за перелеском на горизонте продолжали тяжко ухать орудийные залпы. Свежий ветерок принес еле ощутимый запах гари, которая ежеминутно напоминала о боях там, в Берлине.

В этот день маленькому связному самолету нельзя было показаться над центральной частью города: слишком большой риск. Таня, внимательно оглядывая южную сторону города, летела вдоль какой-то улицы, испытывая глубокое волнение при виде многочисленных живых точек, двигающихся сквозь удушливый дым, туда, к рейхстагу. Запах гари долетел в кабину. Перемешанный с легкими парами бензина, он щекотал горло. В задней кабине удобно устроился офицер разведки, который что-то чертил на бумаге, часто поглядывая на землю. Такие полеты Таню злили. Она не имеет права выходить из безопасной зоны, она возит пакеты, офицеров связи или разведки, фотокорреспондентов и реже больших начальников, которые хотят лично убедиться в правильности нанесения на карту крестиков и кружочков, обозначающих расположение вражеских войск.

Таня пытается взглянуть туда, где центр города, но, кроме отчетливо видимых с этой небольшой высоты разрушенных и полуразрушенных, темных, еще дымящихся зданий, не видно ничего.

Еще вчера в этом районе шли бои, а сегодня уже тихо. Вчера она видела штурмовиков, которые атаковали позиции немецких войск, видела высоко в небе дерущихся истребителей.

Сейчас Таня вдруг вспомнила одну деталь вчерашнего боя: два самолета неслись навстречу, в лоб. Они вот-вот должны были столкнуться, и это было так страшно, что Таня застонала, чем очень напугала Зину (они летели вместе). Та подумала: «Уж не шальная ли пуля?»

Вспоминая это, Таня и сейчас испытывает волнение. Какой силой должен обладать человек, идущий на такой шаг!

За этими мыслями незаметно вставал образ Николая, и она мучительно пыталась успокоить, убедить себя, что не виновата перед ним. Ей было хорошо с Фоминым; она хотела быть с ним, она очень хотела, да и сейчас очень хочет счастья этому человеку. Чем она могла ответить ему на его любовь? Сказать: уйди? На это у нее никогда не хватило бы духу. Но, кажется, в тот день когда они расставались, она любила его, любила самым настоящим образом. А что, если бы она знала, что рядом стоит Астахов? Все равно, поцеловала бы его и в этом случае! И все же Николай был рядом… После стольких лет разлуки они могли увидеться — и не увиделись.

«Хватит, раскисла!» — обругала она себя и энергично развернула самолет в направлении своего аэродрома. Обернулась к офицеру, тот кивнул головой — задание выполнено.

После посадки Таня медленно шла к своей палатке, и невольно мысли возвращались все к тому же. Жизнь вдали от своего отряда, вдали от подруг была для нее и Зины непривычно тоскливой. Правда, они с Зиной всегда были вместе. И на земле, и в воздухе. В те редкие часы, когда Таня летала без нее, она знала, что Зина ходит по аэродрому и скучает. Она и сама скучала, не видя милых взлохмаченных кудряшек, восторженных больших глаз, не слыша звонкого смеха. Каждый день они имели возможность с высоты птичьего полета видеть охваченный огнем город и стремительное наступление войск, двигающихся беспрерывным потоком по дорогам к Берлину. В свободные часы, усталые и довольные, они, обнявшись, шептались о новой жизни после войны, о новом счастье. Было бы все хорошо, если бы не эта мрачная мысль: почему судьба так жестоко поступила с ней.

Навстречу ей из палатки выбежала Зина. Таня не обратила особенного внимания на ее расстроенное лицо, но все же участливо спросила:

— Что с тобой, Зинок? Ты, верно, скучала без меня. Улыбнись, нам скоро лететь, — она ласково провела рукой по светлым волосам подруги.

— Я была в штабе. Сегодня утром не вернулся с задания капитан Фомин.

Таня вздрогнула.

Зина испуганно смотрела на ставшее в одно мгновение каменным лицо подруги, и, когда Таня, ослабевшая и беспомощная, уткнулась в ее плечо, она, впервые так остро испытывая чувство жалости, прижала к себе вздрагивающее тело подруги.

Осколок зенитного снаряда ударил по консоли крыла. Начала рваться обшивка. Истребитель все больше кренился на поврежденное крыло. Пытаясь удержать хотя бы еще немного самолет в горизонтальном положении, Михеев левой рукой сорвал потускневшую маленькую фотокарточку Кондика с приборной доски и сунул ее за борт куртки. Раскрыв замки привязных ремней, он открыл фонарь кабины и в тот момент, когда самолет лег на спину, вывалился из кабины. Захлебываясь воздухом, вертясь как волчок, Михеев рывком выдернул вытяжное кольцо парашюта и в ту же секунду повис на спасительных стропах. «Третий вынужденный прыжок за войну», — подумал Федор. Высота не более трехсот метров… Вовремя! Внизу немецкий аэродром. В воздухе он вынул пистолет, перезарядил его и впился глазами в землю. В стороне ухнул взрыв. Кажется, от удара взорвался его самолет. Федор приземлился на взрыхленную от бомб землю в одном-двух километрах от аэродрома. Кое-где виден был выжженный желтый кустарник, так и не успевший позеленеть в эту весну. Слышны звуки пулеметных очередей. До города тридцать-сорок километров. Аэродром рядом. Он знал его раньше. Не один раз они пролетали здесь, а сегодня блокировали, не давая взлететь немецким истребителям.

Все же звено истребителей пронеслось над головой.

— Подбили, дьяволы! Как не вовремя! Куда идти? Каким образом, минуя огни и тысячи пуль, пробраться к своим?

Михеев свернул парашют и втащил его в воронку от бомбы. Еще звено промчалось, набирая высоту. Михеев посмотрел вверх: над головой чисто; немного в стороне — трассы зенитных разрывов и черные полосы от горящих машин. Он прижался к сырой стенке воронки. Ему ничего не оставалось делать, как ждать. Скоро стемнеет, тогда он что-нибудь придумает. Очевидно, немцам не до него сейчас, а может быть, в задымленном воздухе они не видели парашюта, раскрывшегося почти у земли.

Так просидел он несколько часов с зажатым пистолетом в руке. Стало темно. Прямые, беспокойные прожекторные лучи шарили по небу. Михеев вдыхал пропитанный дымом воздух, прислушивался к орудийным залпам и думал: «Попробуем. Будь, что будет…» Он вылез из воронки, потянулся и осторожно, всматриваясь в темноту, пошел к аэродрому, где стояли немецкие «мессершмитты».

Миновав караульные посты, он был уже непосредственно на границе аэродрома, когда внезапно услышал рядом шаги. Прятаться было поздно и негде. Чувствуя холодок в спине, он выпрямился и, не скрываясь, пошел к темным силуэтам двух самолетов, видневшимся недалеко впереди. Трое немцев с автоматами прошли рядом, что-то крикнув на ходу в его сторону. Михеев кивнул головой и продолжал идти непринужденно, чуть вразвалку. Кое-где появились еще фигуры людей, очевидно механиков — с карманными фонариками. Небо на востоке посветлело. В его распоряжении не более получаса. Лучше бой, лучше отказ мотора над лесом, лучше десяток вражеских самолетов в небе, чем это мучительное состояние.