Дмитрий Кудис - Рубежи

Радуясь, они гладили крыло своего самолета.

— Спасибо, старичок, не подвел.

Докладывая капитану Фомину о местах расположения немецкой танковой части, они предложили немедленно послать штурмовиков, а лучше бомбардировщиков, так как танки, врытые в землю, превратились в огневые точки. О гибели немецкого истребителя Фомин приказал подробно написать в письменном донесении и с данными разведки отправить в штаб авиационного соединения на связном самолете.

Зина вышла из палатки и вдруг увидела Таню Родионову. Исхудавшая, все еще бледная, она бежала навстречу. Подруги обнимались, тормошили друг друга, наперебой говорили.

Таня час назад вернулась в отряд и разом окунулась в его боевую жизнь. Ее радовало все: подруги, самолеты, весенняя земля и небо, и то, что она вернулась в строй. Разговаривая с Фоминым, она видела, что он ничем не выдает своих чувств. Его слова были просты, сдержанны, и она в душе была благодарна ему. Узнав от него адрес Губина, Таня, волнуясь, исписала маленький листок бумаги, сложила его треугольником и отправила. От мысли, что Николай где-то близко, Таня испытывала пьянящее головокружение. Радостно улыбаясь, она мечтательно смотрела в небо.

Покусывая травинку, Зина обиженно проговорила:

— Таня, чему-то ты радуешься, улыбаешься и молчишь.

— Прости. У меня сейчас такое на душе, что хочется обнять весь мир… или лучше так — сесть в самолет и взлететь вон к тому одинокому облачку, долго летать рядом с ним.

— За чем же остановка? Садись и лети. Ой, смотри, Таня, а облачка уже нет!

Ослепительно чистое, голубоватое небо лучилось ласкающим светом, пробуждая забытое чувство неги и беспечного спокойствия.

Порой появлялось маленькое облачко, неизвестно откуда взявшееся, и, повисев немного, исчезало, растворившись бесследно в чистом воздухе. Девушки всматривались в манящее небо. Таня прижала Зину к себе.

Они готовы были чуть ли не расплакаться от избытка нежности, но вдруг прислушались: недалеко начала бить артиллерия. Звуки выстрелов отчетливо доносились до прифронтовой площадки, где в эти дни базировался авиаотряд. Зина взглянула на часы.

— Теперь будут ухать часа два. Сейчас бомбардировщики пойдут.

— Я как-то отвыкла от этих звуков, пока была в госпитале, и теперь не знаю, радоваться или пугаться.

— Радуйся: скоро конец. Ты понимаешь? Конец!.. Смотри, — Зина указала на посадочную площадку. — ПО-2 садится. Кто бы это мог быть? Вроде все наши девушки на земле.

Они привычно смотрели, как самолет мягко приземлился в начале полосы и подрулил к командному пункту, рядом с которым стояли девушки.

Из палатки вышел Фомин.

— Слышите, как бьют, — сказал он, приближаясь к девушкам: — чудесная музыка. Только что я получил приказ: вы обе завтра утром улетите в штаб соединения и останетесь там.

Таня не могла понять сразу, что больше взволновало ее: приказ, выполняя который она расстанется с подругами, или глухой взволнованный голос Фомина. Его лицо выглядело усталым и болезненным. Она вдруг поняла, что чувство его к ней не угасло и что ему трудно скрывать это.

— Вы будете летать для связи, — продолжал он, обращаясь к Родионовой. — В бой вам нельзя, пока не поправитесь окончательно. Пойдемте, я вручу вам приказ…

Таня кивнула вслед убежавшей в общежитие Зине и пошла рядом с командиром. Фомин придержал ее за руку.

— Слушайте, Таня, я должен сказать вам. Я давно люблю вас. Как-то получилось, что в своей жизни я полюбил впервые.

Тане кажется, что голос до нее долетает откуда-то издалека, и она не сразу воспринимает смысл слов, мучительно прислушиваясь.

Они не заметили, что летчик, прилетевший на ПО-2, направился к ним.

— Возьмите это письмо, — продолжал Фомин, — там адрес. Может быть, ответите, но только читайте, когда будете на месте.

Скользнув невидящим взглядом по фигуре остановившегося в нескольких шагах летчика, Таня слабо и неуверенно придержала за руку Фомина, сделавшего движение уйти.

Фомин вздрогнул, притянул ее к себе, поцеловал в губы и торопливо зашагал к командному пункту. В руках Тани остался конверт. Она видит упрямо шагающего Фомина и боится признаться себе, что обижена его быстрым уходом. К действительности ее вернули чьи-то быстрые удаляющиеся шаги. Она обернулась. Незнакомый летчик бежал к самолету, почти прыгнул в кабину и махнул рукой технику. Мотор, чихнув несколько раз, заработал. Таня, испытывая смутную тревогу, смотрела в ту сторону, пока самолет, взлетев, не скрылся за лесом. Она удивилась этой торопливости; вот и Зина бежит к ней, и почему-то лицо у нее испуганное.

— Что же это он улетел? — подбежав, еще задыхаясь, спросила Зина.

— Откуда же я знаю?

— Ничего не понимаю. Дежурный по аэродрому сказал, что это истребитель из соседней части, просил помочь найти Родионову… Дежурный указал ему на тебя, ты стояла с командиром… Таня!.. Это же Астахов.

Лицо Тани побелело: она поняла все.

…На следующее утро, простившись с подругами, Таня сидела в кабине, но не торопилась со взлетом в надежде увидеть командира. Фомина не было. Ей казалось, что он где-то рядом, что он не может не прийти проститься. Или он узнал все об Астахове? Нет. Об этом знают только она и Зина.

Не давая разрастись тяжелому чувству, Таня вырулила на взлетную полосу, оглянулась последний раз и взлетела.

— Почему ты вылетел назад без разрешения командира? Ты его даже не видел. Мне сообщили об этом, когда ты был еще в воздухе…

Астахов стоял перед Губиным и всеми силами старался сохранить на лице спокойное и невозмутимое выражение. Но Губина трудно было обмануть.

— И еще вопрос: почему так рано вернулся? — мягко спрашивал Губин. Он чувствовал, что-то неладно. Слишком давно знает он Астахова: из душевного равновесия его вывести трудно, и уж если это случилось, значит должна быть основательная причина.

— Все это можно объяснить двумя словами, — ответил Астахов: — была любовь и нет ее. Вы только поймите меня правильно. У меня неприятность, ни больше, ни меньше.

«А почему бы мне не рассказать Губину всей правды?» — подумал про себя Астахов. Ему захотелось высказать все, как-то сбросить с себя часть этой мучительной тяжести… и он, смотря в одну точку где-то в стороне от Губина, заговорил:

— Я нашел ее быстрее, чем думал… Мы давно не виделись… годы… Меня поразила не так ее любовь к другому, как то, что она была рядом и не узнала меня…

Астахов попросил разрешения закурить.

— Помните, я говорил вам о Фомине?

— Так это все же он?

— Да. Я его уважал и… всегда буду уважать. И если я не разговаривал с ним сейчас, так это к лучшему. Они не знают, кто к ним прилетал, да и не узнают никогда. Мне это стоило немалых трудов: там, на аэродроме, я пережил бессильную ярость. Мне было и обидно и жутко. Сейчас прошло. Один раз в жизни ошибиться можно, а может быть, и нужно.