Камал Абуков - Еще дымит очаг…

— Начнем?

Ему согласно кивали. Тогда мы подходили к воротам и все вместе, разом изо всех сил начинали колотить в ворота, ставни и кричать что есть силы:

— Эй, вставайте, вставайте! Все на выборы!

Почти сразу же вместе с нами начинала бешено лаять хозяйская собака. Ей откликалась другая, третья, и скоро собаки лаяли уже по всей улице, в каждом дворе. Скоро улица была разбужена их лаем. А мы все стучали в ворота и окна, переходя от одного дома к другому, и кричали:

— На выборы! На выборы! Все на выборы!

Неистовый лай собак, брань разбуженных ни свет ни заря людей — все это воодушевляло и возбуждало нас, и мы начинали кричать и стучаться в ворота еще громче. Наконец, улица наша кончалась. Мы сворачивали в переулок, где тоже заливисто лаяли собаки.

Переходя из переулка в переулок, с улицы на улицу, мы будили людей, звали их скорее идти в избирательный участок и пораньше проголосовать.

А с другого конца села к нам доносились залихватские переборы гармони, четкая дробь барабана и звонкие песни. Это разъезжала по селу на грузовике агитгруппа. Там ребята тоже будили людей, не давали им спать, звали всех скорее идти в клуб, и, казалось, четкая дробь барабана выбивала: «Скорее, скорее, аульчане!..»

Все село бывало поднято на ноги в какие-то десять минут.

Разгоряченные, грязные, мы возвращались в агитпункт. А со всех сторон уже стекались к клубу люди. Их становилось все больше и больше, и, наконец, они сливались в один большой, могущественный поток…

— Не спишь? — спрашивает проснувшийся «депутат».

— Что? — не поняв вопроса, переспрашиваю я.

— Не спишь, говорю?

— Нет.

«Инженер» тоже просыпается и сонными глазами оглядывает нас.

В это время в палату заходят медсестра и молодая девушка тоже в белом халате, накинутом поверх яркого цветастого платья. В руках она держит небольшой ящичек, обитый красной материей.

— Будете голосовать, — поясняет медсестра и отходит в сторону, уступая девушке дорогу.

— С праздником! — чуть смущенно поздравляет нас девушка.

Девушка, улыбаясь, подходит к «депутату» и подает ему сложенный бюллетень.

Ну, что же, буду голосовать лежа… А так хочется встать. Во весь рост.

В косых лучах весеннего солнца невесомо кружатся тысячи пылинок. После завтрака всех разморило, и в палате стоит тишина, только иногда кто-то пройдет по коридору или за окном с шумом промчится по дороге машина.

— Слышь, что в мире делается?

— Делается, делается, — недовольно бурчит «депутат», — полежать спокойно не можешь?

Он гладит свой живот рукой и закрывает глаза.

— Ну что тебе, жалко? — пристает «инженер». — Если сам не хочешь, то дай мне хоть послушать.

«Депутат» обладает единственным в палате наушником, и все новости страны мы узнавали у него.

— Ну дай, — снова клянчит «инженер».

«Депутат» лениво лезет под подушку и, достав наушник, протягивает ему.

— Возьми его к бабушке, — бурчит он, — чтобы только не слышно было, я хочу спать.

— Ба, всю ночь прохрапел и еще хочет отдохнуть, — смеется во весь голос «инженер», беря наушник и приставляя его к уху.

«Депутат», кряхтя, пробует чуть повернуться, но это у него не получается и, вздохнув, он закрывает глаза.

«Инженер» что-то внимательно слушает, а потом громко сообщает на всю палату:

— Комарова запустили снова!

— Кого? — зевая, переспрашивает «депутат», не открывая глаз.

— Комарова! — кричит «инженер», морща лоб.

«Снова запустили», — думаю я с ленцой, не ощущая ни радости, ни сожаления.

«Депутат» открывает глаза, видно, сообщение «инженера», как он ни старался быть равнодушным, разогнало его сон.

— Значит, запустили. Летает. Ну-ну, — бессмысленно уставясь в потолок, изрекает он и, помолчав с минуту, продолжает: — Это уже все ерунда. Уже надоело. Запускают, ну и пусть себе запускают. Уже привыкли.

— Конечно, — вставляет «инженер», — это уже стало бытом.

— Вот, вот — быт. Ты правильно сказал, сынок.

Вечером следующего дня все было как обычно. «Инженер» слушал наушники, «депутат», причмокивая губами, читал, как он сам выражался, историческую книгу об установлении Советской власти в Дагестане, а я лежал, бессмысленно уставясь в потолок. Приятно было лежать просто так и ни о чем не думать.

Вдруг «инженер» почему-то шепотом окликнул нас:

— Эй! Друзья! Беда!

Я повернулся к «инженеру» и увидел его побледневшее, почти белое лицо. Глаза его ошарашенно смотрели на нас. Услышав такой необычный тон обращения, даже «депутат» сразу отложил книгу.

— Что? — спросил я, думая, что «инженеру» стало вдруг плохо и что он умирает.

«Инженер» долго смотрел на нас и едва прошептал побелевшими губами:

— Ребята, Комаров разбился!..

Я не поверил и усмехнулся:

— Разыгрываешь!

А «депутат» снова молча потянул к себе свою книгу.

— Честное слово, ребята! — вдруг с таким отчаянием закричал «инженер», что мы вздрогнули.

— Дай наушник, — повелительно протянул «депутат» руку и хмуро посмотрел на «инженера.

«Неужели, — подумал я, — неужели и вправду разбился? Но почему же никто не разбивался, а он разбился? Неужели это правда? — Я никак не мог охватить происшедшее. — Как же так? Ведь космос стал уже бытом. Ведь все были уверены, что космос — это уже ничего особенного. Это не страшно».

«Депутат» молча протянул мне наушник и отвернул в сторону свое немолодое морщинистое лицо. В наушнике звенел траурный марш Шопена. Через несколько минут снова зазвучал, словно медный, голос Левитана. Левитан говорил, что полет прошел нормально, что все намеченные исследования были выполнены и корабль пошел на посадку. «Ну вот, ну вот, видите, ничего не произошло, студент просто что-то попутал, он хотел разыграть нас», — старался успокоить я себя.

И вдруг ударило, словно громом, по голове: «Однако при открытии основного купола парашюта на семикилометровой высоте, по предварительным данным, в результате скручивания строп парашюта космический корабль снижался с большой скоростью, что явилось причиной гибели Б. М. Комарова. Безвременная гибель выкающегося космонавта, инженера-испытателя космических кораблей Владимира Михайловича Комарова является тяжелой утратой для всего советского народа…»

Я не слышал, что говорили «депутат» и «инженер». Отдав наушник и откинувшись на подушки, я почувствовал, что по всему моему телу расходится дикое, глухое отчаяние и обида.

Сегодня будут хоронить Комарова. Будут хоронить не только близкие, а вся страна, потому что каждому советскому человеку стал космонавт родным, у каждого под сердцем тяжелый камень горя.

С самого утра в палате у нас молчание, только изредка его нарушают горестные вздохи «депутата», да несколько раз заходила нянечка, спрашивала, не нужно ли чего.