Георгий Иванов - Петербургский сборник. Поэты и беллетристы

Были мужики — в красных и в белых. Над теми, и над другими бабы плакали одинаково.

Утрами озером плыло алогрудое солнце.

А в камышах, еще сидел Анрейша и с ним трое, другой губернии.

На поляну, к народу показываться нельзя: лысобровый старик Хрументил грозился:

— Хотя ты, Анрейша, мне и в роднях, а на глав не лезь, донесу! Дизертеры вы раз, ну и сиди где тебе пологатся.

А полагалось сидеть в камышах.

Сидели. Четыре лошади тоже.

Горевали те трое Томской губернии, жаловались:

— Область наша Томская вся в лесах: как запалят лес, все погорит. Потом, парень, земли у нас деревянные, под пал как раз…

— Деревянный пол только!

— Лесная земля как дерево горит!.. Поди так и пашни новы горели.

Просыпались ночью они часто… Темными каряжистыми руками щупая землю, говорили тихо:

— Орет, от палов должно!..

Прислонял ухо Анрейша: молчала для него земля.

— Дрыхните шишигы, сна на вас нету!

Думал, война покончится, жениться на Варваре. Росло у Варвары высоко над землей большое и крепкое как кедр тело.

Приносила хлеба. Голосом наливным высогрудым стонала:

— Жухлая любовь наша, Анрейша!.. Колды обогрет-то нас?.. Вечно в камышах сидеть будем?..

Ничего утешного не скажешь!

Шуршащими камышами ездил он вокруг лагеря. По-домашнему пахло оттуда лошадьми и ребятами.

«Ничего утешного не скажешь!» И, точно каменные, жилы теснили руки. А ногу теснили, тонкие и сухие как камыш, лошадиные ребра.

Словно большие темные листья носились лагерем старухи. Шептали у колес, у палаток слова, похожие на старинные одежды — широкие и труднопонятные:

— Охлянуться уси каралевства и государства: канец!.. Как значит порешили-порезали царя белова! Пожарища захремят на три летанька, моры-поморища на все жизни до скончаний… а мобыть осмиголовай выплывет из озер зверь залютящиий!..

Плакали-голосили бабы. Гукал злобно с присвистом багровый ветер. Ночами длинными, душными как огневица, дыбилось и рвало берега озеро.

Фыркал ли на все камыши, на полсотню верст, зверь осьмиголовый, медноглазый — не знаю!

Надевал древний старик Хрументил белую рубаху — привезенную из Ерусалима, вздувал кадило. Вокруг лагеря кадил богородской травой, крещенским ладоном.

Голос у него как звяканье заржавленных колец:

— Пришли, бають, в Ерусалим большевики, наместо Христа-то. Ленина, грит, надо, а гроп Восподен заколотить та ненадобностьями! И было тому Ленину виденья: явилась багамать и говорит: так мол и так, как ты есь Христос новай — твори чуда… Молчи-ит!

Плакали причитали старухи.

У палатки в желтом высокогрудом платье — Варвара. Смотреть Анрейше на нее из камышей боязно до холода.

И в камыши приходил Хрументил. Нацеплял на свой седой глаз анрейшин холм, спрашивал:

— Сидите все?..

— Сидим, дедушка, — отвечали томские.

Всегда казалось Хрументилу — плачут они:

— А вы не плачьте, авость не пымают! Большавики придут ани не зарестуют, у нех, бают, в армею-то хресьян не берут… из батраков раза… опять и по добровольной выгоде!..

Шептал хрипло, прислушиваясь к шуму озера за камышами:

— Угодник туто спасался колды тоись!.. сидел туто на островах, а патом, парни, взял да и ушел в воду…

— Пошто?..

— Опять таки про ето неизвестно!.. Ево дело, а може до времяни — вот-то тута народ-то и берегся в камышах… и по сеёднешней день.

На поляне в камышах усталые тени возов и палаток.

Кислые и тягучие бежали камыши, давя друг друга, в Лоскутное озеро. Фыркали зеленые воды как утомленные кони.

Пугая гагар и уток, спотыкаясь, бродил камышами багровый ветер.

И вот однажды пришел по тропе, ведомой только своим, тонкорукий и востроглазый.

Волос у него вязкий, желтокарь, и по всему лицу как тина.

Молился он долго, взметывая широко руки точно бросая зерно. Потом поманил Хрументила. Сказал.

— По всем камышам, по всем озерам прошел, я… всех оповещал, идут, старе!.. Пришел с хронта Мирон Игнатов, Смирновских волостей слепой на все глаза. Пришол, сход созвал и говорят: будет исцеленье наших мученьев, коли обойдем мы сорок раз вокруг падвижницкава Ласкутного озера… Понял? Как сказал, так на оба глаза видеть стал, Мирон-то!.. Обойти, чтобы не грешила плоть, чтобы с пастами!

— А молитва?

— Если насчет попа, насчет попа не знаю, не спрашивал. А читай молитвы кто каки умет! Главно — сорок раз обойти, чтобы плоть блюсти, поститься и толды на сороковой раз раступяться, грит, камыш и пойдет себе крещеный люд на спокойную землю.

— И бабам?

Перебрал всех вязким тинным ликом странный, сказал строго:

— Итти всем хришеным с животиною. Поститься, о грехах споминать и чтобы не блядословить! А я пойду еще ково есть в камышах оповестить.

Багровое и дикое неслось над камышами небо. Облака были на нем как подкошенные травы.

Поднялись по словам странова, на восходе, смазали телеги.

В белой ерусалимской рубахе шел Хрументил с кадильницей. Шел и гнусаво пел. Праголосно тянули девки и бабы:

— Святителю отче Николае, моли бога о нас!..

— Присветителю отче Пантилимоне моли за на-ас!

Полз из камыша комар и овод. Как пуля падал на тело и жег, рвал кровь. Хлюпали под колесом кочки.

А сторонкой, по кабаньим тропам, ехали — Анрейша и трое томских. Трое томских ехали в ряд тревожно, прислушивались высоко подымая головы на тощих шеях. Тихо переговаривались:

— Открылись, бают, в Расеи спокойные земли… где грит, жи-и-иви…

— Хрументилу сказывали?..

— А поди так брешет — нету их по всем царствам…

Думал Анрейша: «ну кака моя любовь коли я как бревно, не свой?..»

В котловине заваленные камышом нашли трупы. Один из томских, в стороне подтягивавший подпругу, крикнул:

— А вы, паре, на пальцы смотри — на пальцах у них завсегды кольца!

Свалены трупы могильным холмиком. Скинули камыш. Между одежды лежал оледеневший голубой снег.

— Краснармейцы, — сказал Анрейша, — зимусь ани кажись, отступали… а, мобыть не ани… белые!

Лошади, боязливо фыркая, рвались вперед.

— Но-о, стерва!.. — крикнул Анрейша и спросил:

— Разрывать будем?

— Ваняют больна, прокисли.

Томские жердью от тагана потянули за одежду. Труп со сгнившей головой упал на спину. На пальце у него Анрейша заметил желтое кольцо.

— Чур на одново! — крикнул он.

Дернул за палец и палец оборвался как раз у кольца. Анрейша вытер кольцо о сапог.

— Однако жениться мне, парни, на Варваре: кольцо-то без камня.

— На гулянку позовешь?

— Попы-то перевелись!

— Лешак их перебьет!

Анрейша поехал к лагерю и вызвал Варвару.

— Нашел, матаня, кольцо обручально!..

Слез он с лошади, зацепил чембырь за пояс и обнял Варвару. Отдавали ее крутые плечи молоком и дымом.

— Иде нашел-то?