Борис Шустров - Белые кони

С Николиной горы хорошо проглядывались поля, еловые вперемежку с березой перелески, небольшие хмуренькие деревеньки на лбистых увалах и Красные острова.

Острова как острова, обыкновенные, заливные, каких великое множество на Севере. Омывает их далекая река Стрига. С незапамятных времен жители Старины нарекли острова Красными. И правда, если в последний предзакатный час глянуть на острова с Николиной горы, то другого названия и не придумаешь.

Под горой бежит прозрачная лесная речушка Вздвиженка. Кой-где вырываясь на пустошь, рябит она глаза в ведренную погоду, радует. Лет пять назад славилась Вздвиженка щучьими заводями и крупным голавлем, но в последние годы рыбы заметно поубавилось. Одно время жители Старины грешили на выдру — много ее развелось в речке, но в «Огоньке» появилась статья, подписанная заграничным ученым, который доказывал, что выдра не только не уничтожает рыбу, но и способствует ее размножению. И хотя жители самолично и не однажды видели, как выдра гонялась за большими щуками в Лешачихином омуте, оспаривать статью они не решились.

Зато леса близ Старины всегда богаты грибами и ягодой! В других деревнях, слышали, жители, случалось и такое, что пойдешь по грибы и пустым возвращаешься. В Старине такого не бывало сроду. Хочешь, иди на Белую Новину, или на Горышное болото, или в Манькин лог — везде наберешь. И белых, и подберезовиков, и рыжиков — всяких грибов вдосталь.

Старина — деревня небольшая, двадцать семь дворов. В центре стоит сельпо, напротив — правление, недалеко от речки угнездилась пекарня-развалюха, на отшибе, метров за двести от околицы, расположились восьмилетняя школа с мезонином и длинное здание интерната, внутри очень уютное. Днем деревенская улица пустовала, лишь, высунув от жары языки, дремали в тени две старые дворняги Пират и Маратко, но к вечеру дворы наполнялись шумом и гамом. Приходили с полей бабы, дедко Малиновский пригонял коров с лесных пастбищ, около конюшни выпрягал усталых коней, и мальчишки гнали их на водопой к речке.

Мужиков в Старине было пятеро: председатель колхоза «Красные Острова» Иван Дмитриевич Коноплев, секретарь парторганизации Степан Гаврилович Крапивин, бригадир Михаил Кузьмич, конюх Кельсий Иванович и физкультурник Петенька. Ночевал иной раз, а то и неделями жил пастух дедко Малиновский, от нечего делать бродил вечерами туда-сюда по деревне, так что постороннему человеку могло показаться, что и он из Старины. На самом деле дедко Малиновский жил в Трегубове, а Трегубово от Старины, почитай, верст с шесть.

В трех верстах от Старины проходил пыльный и колдобистый Никольский тракт. Днем и ночью шли по нему самосвалы с гравием — строилась дорога на Кичгородок. Там, по тракту, проносилась мимо жителей Старины другая, непохожая на деревенскую, суматошная жизнь.

Итак, по приказу ветеринара Серьги Воронцова на поскотине за конюшней забивали мерина Синька. Смеркалось. Небо заволокло оранжевым, и на фоне этого цвета застыли на горизонте островерхие ели.

Около конюшни собрались жители Старины. Местный «боец» бригадир Михаил Кузьмич наотрез отказался забивать мерина. «Рука у меня на Синька не поднимается, — сказал он. — Не могу». Пришлось ехать на поклон в соседнюю деревню Качурино к Ване Шаркуну, прозванному так за ленивую шаркающую походку. Как «боец» Ваня славился по всем деревням. Он брал недорого, а работу выполнял чисто. Осенней порой, когда все готовили припасы к зиме, работы у него было много. Ваня деловито и спокойно резал овечек, поросят, бычков и телушек. Но Синька забивать он согласился после долгого раздумывания. «Не привыкший я коней забивать, — гудел он. — Благородная скотина… Знаю, знаю Синька. Как же… Знаю. Пахал я, помню, на ём. Знаю… В город-то пошто не ведете? Понятно, понятно… Не дойдет. Неужто такой старый стал? А то в городе-то его живо бы хлопнули. Там электричеством убивают. Д-да… Ну дак што… Приду. К вечеру и приду. Раз такое дело…» К вечеру он и пришел. Увидев народ на поскотине, нахмурился.

— Ведь не теятр, — хмуро сказал он бригадиру.

— И я говорю — не театр, — ответил Михаил Кузьмич. — Да возьми их за рупь двадцать! Не уходят.

Ваня не спеша начал повязывать брезентовый фартук, сполоснул руки в корыте, насухо вытер.

— Ну, где он?

— Кельсий Иванович! — заорал бригадир. — Давай!

Конюх дед Келься вывел из конюшни Синька. Это был грязно-серый, облезлый и худой мерин. Он шел, с трудом поднимая мосластые дрожащие ноги и низко опустив угловатую костистую морду. Келься остановил лошадь на середине поскотины, снял узду, постоял немного и, неверно ступая, пошел к мужикам — бригадиру Михаилу Кузьмичу и физкультурнику Петеньке, стоявшим отдельно от баб, которые ахали, вздыхали и на чем свет стоит кляли ветеринара Серьгу и Ваню Шаркуна.

— Много ль съест лошадь, — говорили бабы. — Пусть бы уж своей смертушкой сгинула.

— Заразной…

— Какой, к лешему, заразной! Серьга навыдумывает… Только слушай…

— И этот, живодер-от, рад-радешенек.

— Ладно, бабы, вам. Эка невидаль! Лошадь забивают.

— Синько ведь…

Ваня, зажав в одной руке кувалду, другой на ходу вынимая нож, тяжеловато покачиваясь, начал подходить к лошади. Петенька усмешливо посмотрел на затихших женщин, хотел что-то сказать, но вдруг увидел закаменевшее лицо бригадира, смолчал и тихонько покашлял в кулак. Келься мелкой трусцой побежал в конюшню.

Ваня подошел к Синьку, пригляделся и, положив кувалду на землю, провел ладонью по лошадиным глазам. Оглянулся и взмахом руки подозвал бригадира.

— Слышь, — сказал он. — Да ведь он ревет. Мерин-то… Слезы так и катятся. Ишь ты, оказия…

— А я о чем? — оживился Михаил Кузьмич, — Понятливый он, Синько-то. Только что не говорит. Ежели другая лошадь, какой разговор…

— Ты глянь-ко… Глянь… Ревет, — удивлялся Ваня.

Подошел Петенька и глубокомысленно изрек:

— Парнокопытное, а что-то, понимаешь, соображает.

— Нет, ребята, я тоже не убивец какой, — сказал Ваня, развязывая фартук. — Мне это дело тоже ни к чему. Опять же, пахал на ём. Вы уж извиняйте, ребята, не могу.

И, шаркая по привычке, он пошел прочь.

— Ваня… — слабым голосом позвал его из конюшни дед Келься. — Готов, поди, Синько-то?

Ваня остановился и начал закуривать.

— Слыхал я про это самое дело, что, мол, кони ревут перед смертью, но не верил. А вот теперь своими глазами увидел.

Кельсий вышел из конюшни, глянул на Синька и тоже полез за куревом. Подошел бригадир, взял из Кельсиной пачки папиросу, прикурил и глубоко затянулся.

— Веди-ка его завтра на бойню, Кельсий Иванович, — сказал он.

— Не дойдет. Хлопнется по дороге.

— Ничего… Выдюжит. Дорога ему до города знакомая, — усмехнулся бригадир.