Борис Шустров - Белые кони

Застучали крышки парт, послышалось сопенье, кряхтенье, а генерал Заметаев вроде бы даже и чертыхнулся, с трудом выбираясь из-за парты и четко, по-военному, вытягиваясь перед учительницей.

— Здравствуйте, — по-былому строго сказала Марья Петровна, обводя класс взглядом, словно бы он был полон. — Садитесь.

И опять запыхтели мужчины, а женщины, те усаживались легко, как птички, хотя тоже иные крепко раздобрели. Уселись и выжидающе уставились на свою учительницу, и вот уже у Протасовой Саши повлажнели глаза, и она потянулась было за платочком, но в это время Марья Петровна открыла учительский журнал, тот самый, сорок первого года, который Николай Елпидифорович предусмотрительно передал ей еще в машине, по пути в школу. Марья Петровна глянула в журнал и опять внутренне ахнула: двадцать девять фамилий, аккуратно выписанные ее красивым, почти каллиграфическим почерком, стояли, как солдаты, ровным стремительным рядом — восемнадцать мальчиков, одиннадцать девочек.

— Проверим присутствующих, — сказала Марья Петровна. — Алешин Георгий!

— Есть, — привстал худой мужчина в очках.

— Батакова Лена!

— Есть.

— Верховинская Тоня!

— Есть, — улыбнулась красивая седая женщина.

— Дружинин Виктор!

— Дружинин Виктор погиб смертью храбрых в боях за Советскую Родину, — ответил Николай Елпидифорович, посмотрел в бумажку и добавил: — Под Ельней.

— Головина Татьяна!

— Головина Татьяна погибла смертью храбрых на Пулковских высотах.

— Заметаев Павел!

— Я, — привычно ответил генерал.

— Иволгин Сергей!

— Есть! — откликнулся светловолосый мужчина с большими прозрачными глазами и улыбнулся.

И все, глядя на него, тоже улыбнулись, потому что один он, Сережа Иволгин, казалось, совершенно не изменился, каким был, улыбчивым и простым, молодым, таким и остался: годы, казалось, миновали его, пропылили мимо, а ведь тоже прошел всю войну, да не где-нибудь — в десантных войсках.

А после Иволгина шли сплошь погибшие, аж до самого Коли Мужикова, Николая Елпидифоровича, а потом снова они, до Саши Протасовой, и снова… Зимирев Валентин, Князихин Юрий, Лучников Николай, Лучникова Наталья, брат и сестра, близнецы, Макаров Олег, Меркуров Порфирий, Морозов Марат… Господи, конец-то когда?! Пропустить бы, не говорить, и не говорить нельзя. Выкликала Марья Петровна фамилии и слышала в ответ: «Погиб смертью храбрых…», «Погиб смертью храбрых…», «Погиб…», «Под Сталинградом», «Под Севастополем», «Под Берлином», «Под Варшавой…» Где только, в каких краях не лежат они, мальчики и девочки из десятого «А», из средней школы номер десять, из тихого северного городка Двинска! Всего лишь из одного десятого «А»… До самого конца крепилась Марья Петровна, но, прочитав фамилию последней выпускницы, Маши Ядрихинской, живой, не выдержала, припала головой к столу, прижала журнал к груди и притихла. Женщины вскочили, подбежали к учительнице, обступили ее со всех сторон, заговорили, заплакали, запричитали, и сразу стало шумно.

— Вот так, понимаешь, — закуривая, произнес Алешин.

— Непорядок, — нестрого сказал генерал Заметаев, кивнув на сигарету. — Урок.

— А-а-а, — отмахнулся Алешин. — Не могу я, ребята, без курева!

— А мы, значит, можем, — пробурчал Заметаев, посмотрел на женщин и, вытащив пачку «Беломора», протянул товарищам.

— «Беломорчик» куришь, — улыбнулся Иволгин.

— Как на фронте привык, так и… — Заметаев махнул рукой и чиркнул зажигалкой.

— Понятное дело. Офицерские, — снова улыбнулся Иволгин.

— А я, ребята, всю войну махорку палил, — сказал Николай Елпидифорович. — Рядовым ушел, рядовым и пришел.

— С десятилеткой-то? — удивился Алешин.

— Рядовым, — повторил Мужиков. — А командиром у меня был парень с начальным образованием. Лихо-ой!

— Пехота небось?

— Пехота, — уныло согласился Николай Елпидифорович.

Алешин оглядел Мужикова с ног до головы и опять удивился:

— А ведь в начальниках ходишь. Завроно!

— Ладно тебе, — остановил Алешина Иволгин.

— Неужели ни разу к званию не представляли? — не мог успокоиться Алешин.

— Представляли.

— И что же?

— Да как-то так все… То отступление, то наступление, а то в окружение попали.

— Награды-то имеешь?

— Это есть, — спокойно ответил Николай Елпидифорович.

— А ты что, Жора, с маршальской звездой пришел? — спросил Иволгин, и прозрачные глаза его вмиг потемнели и сделались недобрыми.

— Э, орлы-соколы! Спокойно, — сказал генерал Заметаев. — Мы забыли о Марье Петровне.

Мужчины подошли к учительнице, и каждый, поочередно, обнимал ее, целовал, говорил что-нибудь хорошее, и каждый припоминал, что именно в голубом платье с белым воротничком была она на том выпускном вечере. И Марья Петровна, порывисто припадая к своим ученикам, вспоминала о них только хорошее.

— Вот тебе и урок, Коля, — повторяла она, обращаясь к Мужикову. — Вот тебе и урок…

Ученики рассказывали о своем житье-бытье, кем работали и в каких краях живут. Марья Петровна покачивала головой, удивлялась, а когда очередь дошла до генерала Заметаева, она опять припомнила: «По математике ты, Паша, отставал…» Припомнила с легкой улыбкой, необидно.

— Как же вы надумали-то, ребятки? Как надумали-то? Ведь тридцать лет унеслось, — повторяла Марья Петровна.

— Все он, — кивнула Саша Протасова на Иволгина. — Отбил телеграммы, да не какие-нибудь — «молнии»!

— Ох, Сережа, Сережа, — улыбнулась Марья Петровна. — Беспокойная душа…

— Правильно сделал, — сказал Заметаев. — С однополчанами — каждый День Победы встречаемся, а с одноклассниками — никогда.

— Разыскал! Вот что важно, — сказал Алешин. — Я на самом конце света живу, в Петропавловске-Камчатском, ан разыскал, понимаешь…

— Делов-то, — усмехнулся Иволгин. — Не такой уж ты секретчик… Вот до Пашки было трудно добраться. Ни телефона, ни адреса не дают.

— Служба, — ответил генерал.

Николай Елпидифорович сделал небольшой доклад о родном городке, он один остался в Двинске, так что имел право. Говорил завроно толково, и школьные его товарищи узнали, что и здесь, в глубинке, жизнь не стоит на месте, что скоро перекинется мост через реку; возле деревни Пустой открыли геологи месторождение нефти, а значит, в городок придет незнакомая, горячая жизнь, да и теперь есть что показать, чем похвастаться, к примеру, на Слободке свои «Черемушки» вымахнули, не хуже московских…

— Да что говорить?! — разгорячился Николай Елпидифорович. — Городок невелик. За два часа обойдем. Сами все увидите.

На том и порешили. Гурьбой спустились вниз, в раздевалку, оделись и вышли на улицу.

Было морозно и ясно. Из переулка, запряженный в легкую кошевку, вылетел рысак в серых яблоках и, всхрапывая, пригнув голову, помчался по широкой наезженной дороге. Дышалось легко и свободно. Центральная часть городка совершенно не изменилась, а вот на Слободке действительно поднялся целый жилой массив. И дома добротные, из белого кирпича, с балконами.