Аскольд Якубовский - Квазар

Павел встал и пошел в дом.

С этого дня он стал ровен и тих. Говорил он мало, а норовил что-нибудь делать, если не работал с этюдами.

Ему вдруг захотелось переделать сад, поднять крышу дома, надставить мезонин для летнего жилья. Но это не отвлекало от главного — он сравнивал себя с наставленным ружьем, на прицельной планке которого светится цель.

Остается нежно придавить спуск.

Павел даже получил особенную любовь к этому механизму. Он снимал со стены тулку и подолгу вертел ее в руках. Он то вскидывал ее к плечу, то целился в зеркало, в насупленные свои брови.

Или, пренебрегая вредом для металла стволов, щелкал пистонами в горящую свечку, приучал Джека к резким звукам.

Егерь Акимыч до середины дня был в охотничьем управлении. Заседал: решали деловой вопрос — зимнюю норму отстрела лосей в бору Акимыча.

Было два угла зрения. Одни управленцы считали, что налицо переизбыток стада и это поведет к эпидемии — весной, когда зашевелится биожизнь. Тем более что волки начисто выбиты в угодьях и не могли оборвать эпидемию вначале, просто съев всех больных. Вторые говорили обратное. Считали, что поголовье разрежено и зимний отстрел подрубит данное стадо. И опять начинай сначала — разводи, прикармливай… Егерь и был вызван для решения. Те и другие рассчитывали использовать его в роли дополнительной гирьки на своей чаше весов.

По его же подсчетам, число лосей находилось на той границе, где непригодны обе меры, а нужно брать третью. Но какую?

И хитрый Акимыч предлагал принцип жесткой охраны лося от людей, а леса (которому сохатые изрядно вредили) — от зверя.

Например, лоси рушили лесные посадки, заламывая молодежь, объедая верхушки. Еще Акимыч требовал сотрудничество холодных и сильных умов и расчетов самых дальновидных.

— Так что же вы, в конце концов, предлагаете? — спросил его председатель, а секретарь, округлив глаза, нацелился записывать. Но Акимыч увильнул, сказав, что он не имеет биологического образования, а наука стоит на переднем рубеже.

К ней он и предлагает обратиться.

Далее собрание повело расчеты тонкого свойства. Выдвинули предположение, что отстреляно слишком много племенных сохатых, даже коров тронули в прошлую зиму. Теперь нужно беречь остатки матерых самцов, зато выбрать некоторое количество молодых.

А чтобы стадо не голодало, велели Акимычу поставить столько-то стожков сена и завалить несколько сотен горьких осин.

Некоторые все же требовали полного запрета охоты года на два-три. «Запретишь, — ехидно думал Акимыч. — Все равно придется потрафлять то одному начальнику, то другому. Скажем, нужно договориться с лесным управлением, вот я управляющего и поманю лосем, и малой его кровью я перекрою старую дорогу через лес. А то сколько сотен зайцев передавили, сколько ружейного озорства шоферюги чинят».

Спорили долго и в буфете. Там и подкинул Акимыч идею ответственной комиссии в составе лиц из обоих лагерей, но укрепленную ученым-биологом. Для прокорма членов и внедрения в них своих идей егерь затребовал и получил лицензию на отстрел одного лося.

Он знал, которого возьмет: был один захромавший, от малоподвижности своей накопившей изрядно сальца.

Язык его вкусен!..

«Ублаготворю комиссию», — думал Акимыч.

По новой своей привычке он решил зайти к Павлу. К тому же имел к нему дело. Приятное: намеревался позвать его на охоту.

Они могли бы вдвоем забить хромого лося, а Павел остался бы на недельку стрелять белок. И егерь предвкушал беличью шапку на Павле, видел ее пышность и его лицо с сердитыми, широкими бровями.

«И воздухом подышит, и картинку себе намажет, — соображал он. — Ему даже ружье нет надобности брать с собой, моя ижевка самая подходящая».

Он шел и радовался своей придумке относительно шапки, радовался погоде (острая, берущая под мышки).

Хорошо! А сквозь заводской опустившийся чад пронюхивалась свежесть подходивших с севера зимних снегов.

Они были на горизонте в холодных и плотных тучах.

Снежинки-десантники сидели в них, готовые к прыжку вниз и захвату площадей громадной богатой земли — Сибири.

«Жаркое лето — к знойной зиме, — сказал себе егерь. — А все же богатющие мы — у-ух!.. Россия для нас старуха на печи. У-ух, черт». (Ему вообразились площади сибирских лесов.)

Но тут Акимыч поверх калитки увидел Павла. Тот стоял в зимнем пальто, пускавшем нафталинный запах.

«Ишь ты, художник, — усмехнулся Акимыч. — Повезло парню, я не каждого беру на буксир. Картинки напишет, беличью шапку заимеет, удовольствие от лося получит. Со мной дружить — благо!..»

Павел смотрел вверх. Что там? Егерь тоже поглядел и засек дроздов. Они сидели на тополе — штук десять. Так, смешанная стайка, мыкающая осень в мягком климате города.

«Чего он, дроздов не видел, что ли? — удивился Акимыч. — Или что другое?»

Он пошарил глазами по веткам и увидел поползня, сходившего по тополевому зеленому стволу. Чудак шел вниз головой, рассматривая корьевые трещинки.

— Здорово! — крикнул егерь и вошел в калитку. — Чего смотришь?

— Ловлю момент, — ответил Павел, и егерь увидел в Павловых руках бинокль. Так, все-таки дроздов рассматривает. Это было смешное чудачество горожанина.

— Погляди, погляди, — разрешил Акимыч. — А я пойду греться.

Он вошел в дом, и в момент открыванья двери на улицу выскочил Джек.

Павел несколько дней подозревал готовящийся отлет дроздов на юг. Потому и торчал утрами на дворе. Но дрозды не улетали. Кормились. Сегодня же сидели на макушке тополя и будто ждали что-то. Час шел за часом. Примерно в два часа дня пошел снег, крупный, плоский.

Падая, он лениво переворачивался с одной плоскости на другую.

Солнце на этих поворачивающихся плоскостях вспыхивало огоньками, мигало то синим, то белым.

И снег показался Павлу огромнейшей сетью, кинутой на город. Серебряной, звенящей.

Глаза Павла ликовали: город был пойман серебряной сетью.

Стучали двери. Появлялись люди, задирали головы. Одни стояли, другие ловили странные снежинки ладонями.

На этот блеск вышла тетка — налегке, с голыми руками, вышел и егерь в пиджачке.

— Снег-то! — крикнул Павел тетке. — Простынешь, смотри-и-и!

— Еще не зимний, это ничего! — отозвался Акимыч.

И прыгал Джек, взлаивал, на лету хапал сверкающих снежных бабочек. И замирал растерянно, когда становились они во рту холодной сыростью.

Наконец случилось то, чего так долго ждал Павел: дрозды вспорхнули. Они пошли вверх винтовым странным путем. Будто попали в вихрь и он всасывал их в себя, гнал по окружности, с каждым поворотом сужая ее. И высоко-высоко наверху был зенит, была точка его схода.

Птицы ввинчивались в зенит. В этом Павел уловил особенный — дроздиный — сигнал, так как изо всех окружающих садов и садиков стали подниматься еще дрозды.