Аскольд Якубовский - Квазар

— Да мне сеттера нужно! — вскричал Павел.

— Так какого черта ты эту кашу заварил? — сказал ему толстый и убрал живот. Теперь охотники втолковывали Павлу, что лучше всего брать молочного щенка, чтобы тот привык к хозяину, что с собачьими вопросами следует обращаться к кинологу, пройти к нему с затылка магазина, туда, где свалены пустые ящики.

Там, в фанерном закутке, и сидит спец по собакам, кинолог.

И на самом деле, спец был там и пил чай из термоса.

Это был абсолютно лысый человек.

Со свойственной лысым бойкостью соображения он все и устроил Павлу.

Да, верное это намерение — брать сеттера. У нас не Кавказ и не Средняя Россия, у нас зимой шуба нужна. Англичанин же красив, умен, чутьист. А брать лучше полувзрослого. Выращивать не нужно — экономия времени и все же щенок, легче сойтись характером. Именно такого пса продает Иконников, Василий Степанович. Возраст семь месяцев, пол — мужской. Здесь такое соображение — у дам могут быть недомогания, а мужик — всегда готов к полевой работе.

И всесоюзная родословная у собаки. О том же, что песик испуган ружейным выстрелом, лысый кинолог промолчал. Рассуждал он так: «Грех, конечно, страшный, и для охоты пес негоден. Но этот субъект охотиться и не будет. А иконниковский Джек может еще и отойти. Полюбит владельца и сломает свой страх. Покупщик же, видимо, стеснен в средствах, а Джека можно взять недорого».

— Я позвоню Иконникову и предупрежу его, — сказал кинолог. — Вы ему более пятидесяти рублей не давайте.

Он пожал Павлу руку и напомнил, что дом Иконникова стоит во дворе и номерок к нему не прибит.

Но Павел не взял собаку в тот день и даже на следующий.

Иван Васильевич угрюмился. Причина была — осень в кронах деревьев показала свое желтое и красное.

Следовало ждать предзимней активности туберкулеза.

Больные же лечились из рук вон плохо. Сам виноват — распустил. Павел Герасимов просрочил неделю больничного листа. Скорее всего забывчивость, но вдруг чудак слег?

— Зайду к нему, — говорил себе Иван Васильевич, уходя с работы. — Зайду и хвост накручу.

И зашел — в сумерках, когда светились окна дома и сильно пах белый табак.

Павел ужинал. Он ел и записывал на бумажку, сколько увидел сегодня в городе птиц и собак. (Воробьев он считал на тысячи, собак делил на три группы — охотничьих, породистых и простых.)

Павел загребал ложкой жареный картофель и поверх тарелки смотрел на свою бумагу.

Иван Васильевич, остановись у открытой двери, потопал ногами на крыльце, чтоб предупредить о себе. И ему крикнул старушечий голос, чтобы он проходил.

Входя, увидел: в комнате, под лампой, за столом сидел Герасимов и смотрел на него, держа рот открытым, а в руке ложку, а толстая, но подбористая, бодрая старушка шла из кухни.

— Приятного аппетита, — сказал Иван Васильевич, насмешливо поклонившись Павлу.

— Иван Васильевич!

Павел вскочил, держа в руках самописку и ложку. Этот маленький, сердито усмехающийся человек с портфелем напугал его. Павел вспомнил, что он больной и имеет в этом положении определенные обязанности. Беготня же по городу не входит в обязанности больного, а противоречит им.

— Что же это вы, — говорил врач, — не появляетесь? Приглашения ждете? Авто за вами присылать? Милицию с собаками? Или вообще вам жить надоело? Неужели ваше здоровье нужно мне одному.

Говоря все это, Иван Васильевич осматривался, так как придавал домам значение верхней одежды человека и больше — кожи его. И знал, что, например, в мрачном доме болеют вдвое чаще.

Но Павлов дом ему определенно нравился: небольшой, чистенький, продутый сквозными потоками воздуха, он так пах жареной картошкой, что Ивану Васильевичу захотелось есть.

Комната Павла (куда они пришли) тоже понравилась ему. Здесь попахивало схимой: жесткие стулья, узкая железная кровать.

Посреди комнаты установлена деревянная массивная тренога с начатой и засохшей картиной. Иван Васильевич подошел ближе — на холсте красные, серые и земляные пятна. Сощурился — все равно непонятно.

— Вы, я вижу, работаете, — сказал Иван Васильевич, отходя и садясь в углу на жесткий стул. Отсюда красные пятна слились и образовали рисунок вечерних домов. Но еще какие-то серо-зеленые пятна были нашлепаны на верху холста. Чтобы разобраться в них, по-видимому, надо отойти еще дальше, за стену.

— Что это вы пишете?

— Это пустяки, подмалевок… Старый.

— Красные дома, как я понимаю, это здания из кирпича. А вот пятна?

— Летящие птицы, — угрюмо ответил Павел. А теперь нужно объяснить врачу, что он не только над картиной работает, но и болеет по всем правилам: спит восемь часов, придерживается диеты и глотает таблетки — три раза в день и по восемь штук. — Чтобы рука не забыла, — говорил он. — Тренаж. Писать эту картину буду зимой. — Он подумал немного и добавил: — Следующей.

А сам прислушивался к стукотне на кухне, к шипенью сковородки. Вползла сладко-едкая струйка масляного чада, и Павел сообразил, что разговор минут через пять будет разорван приглашением тетки поужинать вместе.

— А когда мы вас поставим на ноги, чем вы намерены заняться? (Врач оперся на портфель, поставив его на колени.)

Павел стал перечислять: участие в выставках (областных), писанье этюдов и т. п. Говоря, прислушивался: тетка шла к ним. Под ее ногами постанывали половицы. «Первая… третья… пятая», — считал Павел. Тетка вошла в парадном халате. Широкая, расцвеченная. Глаза ее и щеки сияли.

— Прошу откушать, чем бог послал, — сказала она врачу.

— Что вы! Что вы!

Иван Васильевич, прихватив портфель, испуганно поднялся.

— Не могу, меня дома жена ждет.

— Вы обидите меня как хозяйку, — сказала тетка. — Всех, кроме моего Павла (он холостяк), дома ждет жена.

Иван Васильевич шевельнул ноздрями — вкусно. Соблазн, соблазн. «Уговаривайте же меня, уговаривайте», — думал Иван Васильевич.

— Я уж и стол накрыла, — сказала тетка, становясь в дверной проем. — Покушайте на скорую руку.

— Ну, что с вами поделаешь, — сказал он. — Я, признаться, и не обедал сегодня, не успел.

Павел был доволен — неприятный разговор кончился. А завтра он придет на прием, продлит больничный лист и получит новые таблетки. И все будет хорошо.

…Тетка любила и умела угощать. Ее запасы были рассчитаны на внезапность.

Павел с усмешкой глядел на яркий стол: красное, белое, зеленое — салаты! Да еще стояла чекушечка.

Павел налил водки в невысокие рюмочки.

— И тебе? — спросил он тетку, останавливая горлышко у третьей рюмки.

— А чем я хуже вас?

— Браво!.. — сказал врач и поклонился тетке. — Простите, не знаю вашего имени-отчества.

Тетка сказала.

— За здоровье больного!