Альберт Усольцев - Есть у меня земля

— Ты — женатик. Кися у тебя в городе. И мальчонка.

— Так что же мне сейчас — сидеть на привязи?

— На привязи не на привязи, а танцульки — опасное дело.

— Дремучие у тебя, папаня, рассуждения, извини, пожалуйста. Мой знакомый Васька Круглов вообще французским браком живет. Он у своей мамы, она — у своей. На железной дороге работают проводниками. Он на запад едет, она — на восток. В разных составах.

— Дети есть? — спросил Шишигин.

— Нет.

— Да и откуль дитяткам появиться, коль в разных составах едут, в разные стороны, — резонно подвел итоговую черту Шишигин. Так подвел, что у Николы и слов для возражений не нашлось. Надо бы запомнить и Ваське пересказать это. А то ведь носится со своим «французским» браком как с писаной торбой. Даже гордится. А отец тремя словами заставил бы Ваську покраснеть.

— Папа, но ведь школа…

— Дай слово, что после торжественной части домой заявишься.

— Не бойся за мою нравственность. Я Кисю люблю.

— Даешь слово?

— Да, понимаешь, папа…

— Слово, спрашиваю, даешь?

— Даю. Честное пионерское.

— Иди, — шутливо подтолкнул Шишигин сына в спину. И улыбнулся своей некрасивой улыбкой. От этой улыбки растерянность взяла Николу: по-настоящему отец так строжит его или в шутку?

Но Шишигин уже перевел внимание на средняка.

— Артем, давай будем лечиться. — И усадил простуженного Артема на низкий стульчик, сохранившийся от детских лет. Накрыл старым овчинным полушубком. Поверх — лоскутным ватным одеялом.

— Дыши глубже. Пока пот трижды не прошибет.

— Папа, может, лучше таблетками… Тимофей, рассуди!

— Дыши, говорю, глубже! Ежли хошь к утру оздороветь…

— Батя прав, — сказал Тимофей. — Домашняя картофельная ингаляция.

Никола ловко выхватил из чугунка две рассыпчатые картофелины в «мундире», очистил их, посыпал крупной солью, давясь, проглотил и, переодевшись в единственные выходные брюки и свежую сорочку, направился на школьный вечер.

Школа хоть и отстояла от деревни на целых четыре километра, но дорогу эту Никола, как и Тимофей, и Артем, знал наизусть. Дорога шла луговиной, петляла среди зарослей краснотала, извивов релки — старого высохшего русла Миасса, озеринок и болотин, ярко блестевших своими зеркальными стеклышками после ухода весенней полой воды и заметно усыхавших к концу жаркого недождливого лета. Артем, своей цепкой памятью запомнивший все изгибы-извивы с точностью до шага, однажды даже выиграл (на спор) пайку хлеба, пройдя от Водополья-два до школы с завязанными глазами. Спорил с ним весь класс, и Артем (по условиям спора) должен был бы получить все тридцать две пайки — по числу спорящих, в школе в его годы еще на больших переменах в ларьке выдавали школьникам по двести граммов хлеба, — но он великодушно отказался от нескольких буханок. Есть ведь всем хотелось.

Никола, сколько ни пробовал повторить проход брата, не смог. То забредал в озерину, то упирался в камыши релки, то под тихий смех сопровождающих брел в обратную сторону. Но зато Никола обходил братана в другом: после полой воды он мог точно определить, в каких озеринках осталась рыба и стоит ли к ней подступаться с наметом, «мордой», неводом или просто, когда потеплеет вода, переловить глупых щурят руками, получая при этом «цыпки»; в весеннем краснотале он безошибочно, и тоже первым, выбирал сочнокожие черенки, из которых можно было делать свистки, «фонарики», трости; в густой траве находил луговой чеснок, нисколько не горький, запашистый и даже чуть сладковатый от весеннего тепла; не пугала и не раздирала в кровь его ноги летняя резучка на застойных блюдцах, когда он доставал со дна «муку» — пресноватые корни камыша, которые вполне годились в пищу; первым выходил и на осенний лед, некрепкий, хрустящий под валенками, ложился на этот лед и подолгу рассматривал жизнь подледного царства, запрещая своим однокашникам глушить ничего не подозревающих карасишек и окуньков обухом колуна или специальным деревянным колотом; а в зимнее темное утро после дикой ночной круговерти какое-то неведомое чувство позволяло ему первому «торить дорогу», то есть отыскивать ее под снегом, ставить вешки и вести за собой в райцентр всю ребятню.

Галя Ершова, одноклассница, бойкая девчушка, прозванная за крупные веснушки Мухомором, жила в Водополье-первом, ничего этого не знала и, как это случается, влюбилась не в Николу, а в старшеклассника Артема. Влюбилась, впрочем, безнадежно: Артем, окончив школу, уехал учиться в институт, сказав Гале Ершовой на прощанье: «Влюбись в Николу. И научи его танцевать вальс». На одном из вечеров Галя Ершова и впрямь пригласила Николу на «дамский» вальс. Начала учить. Как бы невзначай спросила: «А твой отец кто?» Никола не понял вопроса и ответил: «Человек». — «По профессии кто?» — «Мост сторожит». — «А-а», — как-то неопределенно протянула Галя Ершова и больше на вальс Николу не приглашала. Так Никола в этой части и остался необразованным. Хорошо, что вскоре, в Водополье по крайней мере, мода на вальсы угасла. На выпускном Галя Ершова все танцы подряд танцевала с Викентием Шустиковым. Отец Викентия работал завмагом. Викентий подарил Гале Ершовой перстень, красивый такой, с жемчужиной. После танцев пошли на деревянный мост встречать рассвет, солнце встречать. Таков был обычай у выпускников. И надо же так случиться, уронила Галя Ершова перстенек в воду. Через несколько дней перстень нашел сторож Шишигин. Вернул пропажу владелице. Та очень удивилась и попыталась дать старику рубль на пиво. Чудак, отказался.

Средняя школа в Водополье делилась на две — деревянную и каменную. Деревянную срубили давно. После войны выстроили и каменную, двухэтажную, с актовым залом, просторной учительской, кабинетами для отдельных предметов, даже бухгалтерия нашла на первом этаже местечко. Девятые и десятые классы, как старшие, были переведены в каменное здание — седьмые-восьмые остались в деревянном. По веснам, когда становилось тепло и можно было играть в снежки, между каменной и деревянной школами шла необъявленная война. Масла в огонь подливала еще и тихая ревность — девчонки-одноклассницы из деревянной сплошь влюблялись в парней из каменной. Старшеклассницам уже негласно разрешалось подвивать на бигудях волосы, приходить на школьные вечера с подкрашенными губами, в капроновых чулках, писать авторучками. Старшеклассницы на своих одноклассников смотрели сверху вниз, как на несмышленышей, и частенько старались улизнуть со школьных вечеров на танцульки в районный Дом культуры или районный сад, что располагался у самого деревянного моста. Если парни после выпускного вечера раздумывали, что делать, то их повзрослевшие одноклассницы дружно выходили замуж.