Альберт Усольцев - Есть у меня земля

Впрочем, в годы, когда учился Никола, девушки ходили сплошь в кудрях, на танцы убегали открыто. Почти все они носили часы и частенько напоминали учителю: «Марат Михалыч, четырнадцать секунд как звонок…» Приезжали на занятия на мопедах и даже на шикарных «Явах». На выпускных вечерах переодевались в длинные вечерние платья. «Зелень», юноши-выпускники, разинув рты, смотрели на своих сразу повзрослевших одноклассниц и тихонько стыдились своей молодости, прекрасно осознавая, что вчерашняя равность в возрасте кончилась, осталось лишь несколько часов в школе и на мосту, деревянном мосту…

Валентин Сергеевич Шехтеров, пожалуй, был классическим директором. Его и звали между собой ученики не по имени-отчеству, а просто — директор. Остроносый, остроглазый, он, казалось, обладал десятью руками. Привыкший к бедноватым фондам на пособия, ремонт и технику, он во всех районных организациях присматривал, что бы можно было деликатно, но настойчиво попросить: бумагу, картон, щебенку, цемент, стекло, фанеру, старую «полуторку», списанный трактор, конные грабли, сенокосилку, пишущую машинку «Ундервуд»… Всему находилось место, все шло в дело. Учителя добродушно подшучивали над ним — «Наш Плюшкин». Ученики за десять лет заражались «вирусом Шехтерова» и тоже, при удобном случае, старались помочь родной школе. Сын геолога Куткова, Вася Кутков, привез для школьного зооуголка даже медвежонка. Шехтеров немного подумал и принял медвежонка. Через несколько лет медвежонок превратился в агрессивного медведя, стал много потреблять пищи, и с ним пришлось расстаться. Шехтеров променял его городскому зоопарку на водяной насос.

Уроков у Шехтерова было немного. Одно время он вел военное дело. Тщательно разбирал и собирал винтовку, старую, довоенного образца, давно списанную в армии с вооружения. Объяснял назначение курка, затвора, разных пружин, бороздок, шомпола… Любил свою речь пересыпать словечком-паразитом «во-о-от».

— В-о-от, ученики, это прицельная планка… Во-о-от, уважаемые, ремень… Вообще, что главное в военном деле? — задавал он неожиданный, но повторяющийся с такой же периодичностью, что и слово «во-о-от», вопрос. И сам же на него и отвечал: «Главное в военном деле — правильно понимать команды, во-о-от…»

Спустили из облоно директиву — всем стряпать торфоперегнойные горшочки, и он лично участвовал в замесе чернозема. «Отменили» горшочки, глазом не моргнул, приказал разрушить станок для лепки.

Выступали против чистых паров, и он выступал. Громили травопольщиков, и он громил. Вернулись к травосеянию, и он приказал на школьном участке выделить делянку для многолетних трав, которые еще вчера ненавидел смертной ненавистью, как будто они были ядовитыми.

А в общем, директор был милым человеком. Помнил своих выпускников чуть ли не всех, пофамильно, даже по имени, переписывался с ними, знал о бедах, радостях и несчастьях и в силу своих возможностей помогал советом, личным участием, даже денежным переводом. Не стеснялся дружбою со сторожем деревянного моста Шишигиным, с каждым выпуском приходил на мост встречать солнце.

— В-о-от и рабочий человек с базисного производства! — обрадовался директор, увидев в коридоре Николу. — Николай Шишигин, если я не ошибаюсь.

— Так точно, — четко, по-военному, ответил Никола.

— Выступите от имени бывших выпускников. У нас как раз по этой части пробел.

— Ни одного выпускника?

— Выпускники-то есть, но не базис: продавец из райпо, корреспондент местной газеты, продавщица, лейтенант… А вы — рабочая косточка. Нашли свое место в жизни. У станка, во-о-от. Это великолепно! Слово я вам предоставлю в самом конце, под занавес, во-о-от. Дерзайте, юноша!

Трибун Никола боялся до смерти. Стоило покритиковать школьный комсомол за пассивность, как его тут же избрали членом комитета. Выступаешь с трибуны, сумей и поработать, исправить положение. В армии покритиковал редактора стенной газеты, мгновенно назначили редактором: пиши, рисуй, фотографируй, выводи газету из прорыва. На заводе сделал несколько замечаний на общем собрании в адрес групп народного контроля, тут же избрали в народные контролеры. В другой раз покритиковал директора, вежливо выслушали, но директором не назначили.

— Спасибо, конечно, Валентин Сергеевич, — начал свое выступление Никола, — за добрые слова в мой адрес. Но не заслужил я их. Пока не заслужил. Портрета на доске Почета моего не красуется… Нашел ли я себя? Не знаю точно, но, как мне кажется, в профессии нашел. А вот земли своей не открыл. На работу иду по городскому асфальту, а сам слышу, как в поле пшеница спелостью наливается, как трава растет, слышу… Как березовка по весне течет… Вот сейчас шел берегом, а в воде, под лапушками, караси чуть слышно шепчутся…

— Ностальгия по деревне?! — крикнул из зала вихрастый парень. — В чем же дело — переезжай. Почему в городе живешь?

— Почему? Жена у меня там…

Зал грохнул смехом.

— Уговори жену! — опять посоветовал вихрастый. — А не согласится, мы тебе тут новую назначим. На хороший цветок и пчелка прилетит. А ты вон какой красавец! — Зал снова отозвался смехом.

— Почему? И в самом деле — почему? — тихо спросил Никола сам у себя, когда волна смеха утихла. — Наверное, по инерции. Ведь мы привыкаем жить по инерции. А это страшно, ребята… Ей-богу… По инерции ходить на нелюбимую работу… По инерции жить в нелюбимом месте… Любить по инерции… Думать… Извините, я не по теме выступил. У меня все.

Директор махнул рукой. Из радиодинамика полился вальс.

— Вальс танцевать так и не научился?

— Нет.

— А говорить с трибуны…

— Сама видела. Вернее, слышала.

— Ничего, складно. Главное, не по бумажке. Терпеть не могу, когда по бумажке строчат. Не умеешь дельно говорить, не лезь на трибуну, сиди дома на печке, тараканов считай. А ты хорошо выступал. Только я ничего не поняла. О какой «инерции» ты речь вел.

— Физику изучала?

— Изучала.

— Должна знать.

— А ты по-прежнему такой же…

— Какой?

— Ядовитый.

— Какой есть.

— Трудно тебе там, в городе-то, живется, коль затосковал. В магазинах, что ли, продуктов нет?

— Есть.

— Работа не денежная?

— Хватает.

— Чего ж тогда… По мне так: устроился хорошо, живи, не пикай. Человек должен непрерывно отдавать и получать, так, кажется, Ромен Роллан сказал. Ты отдаешь по возможностям, получаешь по табельной книге. Табельная книга у каждого своя. Возьмем меня, к примеру… Вкалываю с раннего утра до вечера. Работа вредная, с агрессивной средой связана — в палатке пивом я торгую. Кооперативная квартира есть, дачку купила, на «Жигули» отложено. И тоски никакой по родному болоту нет, некогда мне тосковать-то, руки пухнут за день божий, пока вашему брату пену собьешь.