Мигулай Ильбек - Черный хлеб

В Утламыше первыми начинают праздновать дети. Рано утром они выбегают на улицу и веселыми криками возвещают о приходе долгожданного Синзе. Вслед за ними выходят взрослые. Молодежь играет в лапту, в бабки, пробует силу на ремнях. С каждой минутой становится все многолюднее, громче звучат песни, звенит смех.

Все — в белых праздничных нарядах, мужчины — обязательно с непокрытой головой. Все выходят с ведрами.

На каждой улице есть распорядитель праздника. На Нагорной, где живет Шеркей, этого почетного звания удостоен Васюк Тонкош. С перекинутым через плечо белым узорчатым полотенцем, с большим деревянным ведром в руке он важно появляется перед толпой. Его сопровождают два помощника.

Распорядитель почтительно приветствует вернувшихся с малого чукления стариков и торжественно, неторопливо направляется вдоль улицы. Все движутся вслед.

Рядом с Васюком шагают Нямась и сын Узалука Эпелюк, которым не хватило терпения дождаться, пока процессия подойдет к их домам.

— А где Хемит? — справляется распорядитель.

— Тут я, — откликается кряжистый кривоногий парень.

— Назначаю тебя главным поливальщиком.

Лицо Хемита расплывается в довольной улыбке.

Из узкого переулка показалась повозка. Опасливо присматриваясь к приближающейся толпе, возчик свернул с середины улицы и остановил лошаденку рядом с одним из домов.

— А ведь это мижер! — обрадовался распорядитель.

— Интересно, в такой день и он у нас в деревне…

— Как? Мижер в Утламыше, да еще в такой день?

— Ну да! Это кожевник из Какерли.

— Да как он посмел появиться у нас, когда мы празднуем Синзе? — грозно воскликнул Васюк и поманил пальцем непрошеного гостя.

Тот покорно слез с телеги, приблизился. В правой руке он крепко сжимал кнут.

— Так, — многозначительно прогнусавил Нямась, пронзительно взглянув в испуганно моргавшие глаза проезжего. — Скажи, мижер, зачем ты тут, в шерстяные лапти обут? Ты ведь в подполе живешь, пироги из глины жрешь!

— Братец Нямась! Из Буинска я еду, с базара. Не гневайся! — жалобно взмолился кожевник, тряся тощей бороденкой.

— Что?! Повтори, что ты сказал! Я — тебе братец?! — Нямась вскинул ведро и выплеснул воду на голову мижера. Тот рванулся в сторону, но сразу же попал под струи воды из ведер Хемита и Эпелюка. Начали поливать и другие. Мижер замахнулся кнутом, но Хемит ловко выхватил его и, переломив рукоятку о колено, кинул через забор.

Видя, что сопротивление бесполезно, кожевник втянул голову в плечи, сгорбился и закрутился на месте под потоками ледяной воды. Сквозь прилипшую к телу рубашку резко проступали худые лопатки, рот судорожно хватал воздух, рыженькие усы горестно обвисли, по морщинистым щекам, словно слезы, скатывались капли.

— Так его, так его! А ну-ка еще! — подзадоривал Нямась. — Чувствовалось, что для него происходящее сейчас не просто озорная забава, ему доставляло удовольствие унижать человека другого племени.

— Довольно, пожалуй! А то воды в колодцах не хватит, — смилостивился распорядитель. — А ты, мижер, убирайся поскорее восвояси. Да не вздумай еще раз приехать на Синзе. И своим всем закажи!

— Билем, билем [23] Понимаю. , — тихо проговорил пострадавший дрожащим от озноба голосом и, отряхиваясь, поплелся к телеге.

Шествие приближалось ко двору Шеркея. Ильяс отделился от ватаги ребятишек, стремительно подбежал к матери, которая сидела у вяза и лузгала семечки.

— А где же папа? — тревожно спросил он. — Подходят ведь! А он все еще не на улице.

— Сто раз я уже говорила ему, язык устал. И про мижера сказала — ничего не помогает. Беги к нему, предупреди.

Сайдэ тоже пошла к дому.

Мальчуган отыскал отца под навесом сарая. Шеркей строгал какую-то деревяшку.

— Папа, папа! Иди скорей!

Но толпа уже стояла у ограды.

— Шеркей!

— Где Шеркей?

— Да вон он! Из-под навеса выходит!

Васюк со своими помощниками и Нямась распахнули ворота, вбежала во двор.

— Ты что это? Даже белой рубашки не надел!

— Э, да он ведь и работал еще! Ось для телеги мастерил! — закричал кривой Кутус, уже заглянувший под навес.

— Вот ябеда, — шепнул под нос Шеркей и начал оправдываться: — Если Синзе, значит, и сиди сложа руки? Так выходит, так? А дел-то, дел-то вон сколько! Попробуй все успеть!

— Вода в твоем колодце свежая? Не застоялась?

— Ну что ты, право, Васюк… Нельзя так, нельзя… — поежился Шеркей, увидев, как люди побежали к колодцу.

Из избы выбежала Сайдэ и бросила мужу праздничную одежду. Шеркей схватил сверток, но в тот же миг на него опрокинулось первое ведро, потом — второе, третье…

— Ничего, ничего, вода Синзе не холодная! — приговаривал Васюк. — Здоровей будешь, здоровей будешь!

Мокрый Шеркей только отдувался и ахал.

— Довольно, братцы! — пожалел его Нямась. — А ты, дорогой Шеркей, не сердись на нас, не обижайся. Ладно? Сам виноват, нельзя нарушать обычай!

Выполнив свой долг, люди, весело переговариваясь, вышли со двора. Толпа двинулась дальше разыскивать других нерадивцев.

Постукивая зубами, Шеркей начал одеваться. Брошенные Сайдэ штаны и рубашка тоже промокли. Но делать нечего — пусть сохнут на теле. А то, чего доброго, опять нагрянет Васюк со своими молодцами.

— Говорила ведь тебе, говорила, чтоб нарядился заранее. Упрямился все — вот и дождался! — упрекнула его жена.

— «Говорила, говорила», — передразнил Шеркей. — Сказала бы лучше, что болен я. Иль не догадалась? Не работает голова-то.

— Так бы мне и поверили. Зашли бы, посмотрели.

— Что верно, то верно. Никуда не денешься.

Шеркей улыбнулся: ему вспомнилось, как в молодые годы он сам был заводилой на Синзе. На молодух, бывало, меньше сорока ведер не выливал…

Переодевшись, вышел на улицу. Погода была чудесная. Небо ясное, точно голубая бусинка. Изрядно припекало солнце, но после купания в колодезной воде жары не чувствовалось, дышалось легко.

— Как поживаешь, дорогой сосед? — крикнул с противоположной стороны улицы сидевший на завалинке Пикмурза.

— Лучше не спрашивай, не спрашивай, соседушка. На всю улицу стал посмешищем.

Шеркей присел рядом с Пикмурзой.

— Я и сам еле уберегся, — утешил его тот. — Жена только что салму [24] Салма — галушки. сварила да поставила на стол. Хорошо, что мы все вышли на улицу, а то бы как зашли они в дом…

— Да, было бы дело… Ведь варить сегодня нельзя.

— Знаем мы это. Но сынишка нарвал утром свежего борщовника, вот и состряпала мать яшку. Скоромного-то нет, так мы в нее салму вместо мяса. Да и хлеба меньше уходит. Не густо живем, не густо.

— Верно, верно, какой чуваш не любит салму с борщовником? Она только нас и спасает. Без нее давно бы все ноги протянули.

— Почему все? Другие ее и в рот не берут. Ты что думаешь, наши богатеи с такой пищи животы отрастили, как клопы налились? Без мяса никогда за стол не садятся. Ложка-то колом в миске стоит.